Афанасий Фет

Перед нами не аллегория николаевской России (аллегории Фет ненавидел даже в сказках Андерсена), но не видеть здесь политического пафоса тоже невозможно.

И среди произведений Фета, напечатанных в «Современнике» в течение 1858-го и первой половины 1859 года, в стихотворении «Музе» («Надолго ли опять мой угол посетила…») можно видеть намеренную аллюзию на пушкинское «Поэт и толпа»: строфа «Как сладко, позабыв житейское волненье, / От чистых помыслов пылать и потухать, / Могучее твоё учуя дуновенье, / И вечно девственным словам твоим внимать» напоминает строки из превратившегося в знамя «чистого искусства» стихотворения Пушкина: «Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, /Для звуков сладких и молитв». Явно отсылает к Пушкину и сама лексика, как бы банальная и выглядящая нетипично высокой для Фета. Употреблённое в конце стихотворения «Кричат перепела, трещат коростели…» редчайшее у Фета слово «гражданин» полемически отсылает к некрасовскому «Поэту и гражданину»:

…Приснится мне опять весенний, светлый сонНа лоне божески едином,

И мира юного покоен, примирён,Я стану вечным гражданином.

В целом же преобладают стихотворения аполитичные и как бы не замечающие ни эстетических, ни общественных полемик: «Рыбка» («Тепло на солнышке. Весна…»), «Нимфа и молодой сатир (Группа Ставассера)» («Постой хотя на миг! О камень или пень…»), «Грёзы» («Мне снился сон, что сплю я непробудно…»). В «Библиотеке для чтения» в тот же период печатались совсем уж интимные тексты: «Нельзя» («Заря. Сияет край востока…»), «Нет, не жди ты песни страстной…», «В леса безлюдной стороны…», «Расстались мы, ты странствуешь далече…», «Я был опять в саду твоём…», Тургеневу («Прошла зима, затихла вьюга…»), «Ещё акация одна…». Таким образом, хотя политика и литературная полемика дальним фоном проникали в лирику Фета, но всё-таки она была островом среди бурного моря борьбы за подлинное искусство.

Среди стихотворений, написанных после возвращения из-за границы, настоящих шедевров мало. Большинство из них узнаваемы по стилю, сочетающему прежнюю картинность с новой и не всегда удачной назидательностью — например, «Смерти», «Одинокий дуб» или «О нет, не стану звать утраченную радость…», но лишь немногие сохранили фетовский стиль в чистоте, как стихотворение «Скрип шагов вдоль улиц белых…», напоминающее самые ранние вещи поэта и недаром в следующем собрании его стихотворений включённое в раздел «Снега», до того времени остававшийся в неприкосновенности. Кроме уже упоминавшегося «Певице», выделяется опубликованный в начале 1859 года в «Русском вестнике» шедевр «Ярким солнцем в лесу пламенеет костёр…», как будто избежавший всех новых веяний и возвращающий того Фета, который умел выстраивать картины, наполненные эмоциями и смыслом, не прибегая к назидательным сентенциям. Смелое противопоставление яркого ночного огня и тусклого дневного света (где светилом становится костёр, а само солнце скрывается в тумане «лениво и скупо мерцающего дня»), ночного волшебства (где «пьяных гигантов столпившийся хор») и дневной скучной прозы (где вместо волшебных существ остаётся «изогнувшийся пень») создаёт одну из самых незабываемых фетовских картин, пронизанных музыкой и светом.

Современники начали говорить, что талант Фета слабеет. Дружинин писал ему в конце января 1858 года: «С Золотого века Вы не произвели ничего первоклассного»^{375}. Сам поэт, впрочем, этого не видел или не признавал, склонный верить скорее положительным отзывам: Аполлон Григорьев писал ему из Флоренции 4 (16) января 1858 года: «Пожалуйста, не верь ты в отношении к своим стихам никому, кроме Боткина и меня, разве только подвергай их иногда математическому анализу Эдельсона» — и убеждал: «Стихи свежи, благоуханны и, по-моему, даже ясны»^{376}. Впрочем, в том же письме всегда бедствующий Григорьев просил прислать ему взаймы на запутанных условиях «восемьдесят червонцев», что у Фета вызвало раздражение, прорвавшееся в письме сестре Надежде от 21 января 1858 года: «Вчера Григорьев Аполлон ужасно возмутил меня своим письмом. Он умоляет выслать ему до лета взаймы 250 р. сер[ебром], а у меня, как ты сама знаешь, грош в кармане, и я должен был отказать. Но это мне ужасно тяжело… Стоит вести свои дела осмотрительно, чтобы прослыть всемирным банкиром»^{377}.