Афанасий Фет

Софья Андреевна в горькие минуты могла жаловаться Фету на эксцентричное поведение супруга. Например, 15 августа 1888 года она сетовала: «Лев Николаевич никогда не бывает с нами: он работает целыми днями для каких-то крестьян, и вдов, и сирот, и домой возвращается только для пищи или ночлега, усталый и полубольной» — и риторически вопрошала: «Вот у вас много мудрости, Афанасий Афанасьевич, объясните мне, может быть, я не права, что не понимаю, почему нужно бросить своё хозяйство, свою семью, интересы своих детей и их воспитание, чтоб работать на какую-то Анисью и её детей? Не лучше ли бы было дать этим что нужно для пропитанья, а деятельность свою направить на более высокие и близкие цели? Ведь ради этих сельских работ брошено искусство, семья, хозяйство, всё, всё, чем жилось прежде»^{584}

.

Как будто под влиянием мужа Софья Андреевна иногда удивлялась сочетанию в Фете возвышенного поэта и хлопотливого помещика, но принимала его таким как есть и проявляла неподдельный интерес к хозяйственной стороне его жизни. Фет мог писать ей о том, о чём неинтересно было знать Толстому, излагать свои взгляды на народное образование, сообщать о покраске стены и крыши в доме, неслыханном улове рыбы, ценах на зерно. В ответ Толстая не только описывала семейные заботы, но и рассказывала о своих успехах в издании сочинений мужа и о значительных доходах, приносимых этими хлопотами. Обсуждали они и произведения «гениального старика» (так графиня в письмах иногда называла мужа); отзывы Фета — практически всегда восторженные — Софья Андреевна сообщала Льву Николаевичу. Поэт слал своей «подруге» стихи — и посвящённые ей, и просто для прочтения, чтобы узнать её мнение; она, признавая себя некомпетентной, чаще всего ограничивалась похвалами, не решаясь на критические замечания. Заменить переписку с самим Толстым это, конечно, не могло, но давало иллюзию того, что она не совсем прервана.

В декабре 1887 года после четырнадцатилетней ссоры возобновилась старая дружба Фета с Полонским. К тому моменту живший в Петербурге Полонский перенёс едва ли не больше, чем Фет: почти полное игнорирование критикой и читателями, унылую работу в канцеляриях, вынужденное учительство в богатых домах; постоянное безденежье, вынудившее его в 1860 году, после крушения надежд на Кушелева-Безбородко и его «Русское слово», перешедшее во владение Благосветлова, поступить на службу в Комитет иностранной цензуры; смерть обожаемой жены Елены Васильевны и их единственного сына Андрея, прожившего шесть месяцев; тяжёлую травму, приведшую к инвалидности (он мог передвигаться только на костылях, а в конце жизни полностью утратил способность двигаться). В это время жизнь, казалось, налаживалась: по цензуре Полонский дослужился до чина действительного статского советника, от второго брака с француженкой Жозефиной Антоновной Рюльман имел троих детей. Выправилось его литературное положение: как старший поэт он пользовался вниманием и уважением молодых литераторов — Надсона, Гаршина, Чехова. В середине 1887 года литературное общество устроило торжественное празднование пятидесятилетия творческой деятельности Полонского, а годом ранее Академия наук избрала его своим членом-корреспондентом.

Ещё со времени университетской дружбы поэтов сближало не только сходство судеб, но и общность эстетических установок: любовь к красоте, лирическое начало в творчестве (хотя Полонский в значительно большей степени, чем Фет, пробовал себя в эпических — стихотворных и прозаических — жанрах). Многое и разделяло — прежде всего, конечно, общественно-политические взгляды. Полонский, несмотря на неоднократно декларировавшийся им монархизм, был несомненным либералом, верившим в прогресс. В искусстве он не разделял фетовское предубеждение против «тенденции», «мысли» и написал немало вполне «тенденциозных» произведений. Консерватизм Фета, презрение к «общим» и «абстрактным» ценностям отталкивали Полонского, особенно поначалу, не меньше, чем когда-то Тургенева.