Афанасий Фет

Фет был готов пожертвовать военной службой (а значит, надеждами на дворянство) ради того, чтобы добыть необходимые для семейной жизни средства. Но что могло стать альтернативой? Чтобы найти «хлебную» статскую должность, нужны были связи и рекомендации; в любом случае до того, как доходы станут стабильными, должны пройти годы. Нужно было искать другой выход. В письме от 10 апреля 1849 года, сравнивая свои чувства к Лазич с чувствами Борисова, безответно влюблённого в его сестру Надежду, Фет пишет: «Ты, кажется, решительно не в состоянии понять меня, потому что ты ещё не дошёл до тех моментов, до которых я и морально, и физически дошёл, — да и не дай Бог тебе приобретать подобной опытности… не могу выбросить из рук последнюю доску надежды и отдать жизнь без борьбы, хотя бы эта борьба была мучительней самой смерти». Эту надежду поэт возлагал на помощь Афанасия Неофитовича. Не надеясь получить средства прямо от «отца», Фет построил план, основанный на том, что Шеншин ещё при жизни мог бы выделить часть наследства брату Василию, на чью поддержку Афанасий рассчитывал больше. В письме от 18–29 мая он сообщал Борисову: «Брат Вася… хотел для меня сделать многое, я в это не вхожу, это его дело. Я бы их не стал никого беспокоить моею особою — но если бы Батюшка отделил его, чего, конечно, не будет, то, зная брата, я уверен, что он в деревне не усидит, а если бы он, приблизительно сообразившись с доходом его части, отдал мне её на поселию, положивши мне хотя 1 ^{1}

/₂

тысячи, которые без глаз пропадут даром, то я наверное бросил бы шататься чёрт знает где и нашёл бы, может быть, покой»^{212}

. Этот план, как и предполагал Фет, не удался, Афанасий Неофитович наверняка не мог одобрить женитьбу на бесприданнице и не стал делить своё имение.

Фет попытался схватиться ещё за одну соломинку, надеясь уже на помощь верного друга. Узнав, что Борисов собирается продать Фатьяново и отправиться в Петербург, а затем на военную службу на Кавказ в надежде излечиться от несчастной любви или погибнуть, влюблённый предлагает товарищу по страданиям план: «Слушай: ты хочешь продать Сухотину Фатьянову (так. — М. М.)

и очистить 20 т[ысяч рублей] с[еребром], на которые будешь получать, как говори[л], по 6 процентов, т. е. 1200 руб. ассигн[ациями]. Не всё ли тебе равно, от кого ты ни будешь получать эти деньги, поэтому я задумал вот что. Пускай деревня на бумаге будет твоей собственностию, а ты возьми от меня 5 т[ысяч] по контракту на 2, на 3 года, как хочешь, на случай неурожая даже деньги на уплату тебе за два года у меня в кармане… а если по истечении этого срока ты всё-таки будешь настаивать на том, чтобы продать его, то уж тогда я его куплю у тебя и дело с концом, в таком случае я при первой возможности бросил бы глупую службу и переехал есть грибы в Фатьянову…»^{213} Но и этот план своеобразной аренды имения на льготных условиях не был реализован — Борисов передумал его продавать.

Провалились и другие, не менее отчаянные проекты. К середине 1850 года Фет смирился с мыслью, что рассчитывать на скорое достижение уровня доходов, достаточного, по его представлениям, для того, чтобы кормить семью, надежды не было, а следовательно, не была возможна и женитьба на Марии. В письме Борисову из Новогеоргиевска от 1 июля 1850 года Фет признал поражение: «Я не женюсь на Лазич — и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений, она передо мной чище снега — прервать неделикатно и не прервать неделикатно — она девушка…» Смирившись, Фет оставляет планы отказаться от военной службы и даже начинает находить в её рутинности лекарство от сердечных ран. В том же письме он сообщает Борисову: «Не умею тебе объяснить того беспокойного чувства, которое живёт во мне по поводу стечения всех обстоятельств моего теперешнего быта. Тут служба срочная, ответственная, мелочная, тут разные материальные заботы, а тут ещё этот несчастный Гордиев узел любви или как хочешь назови, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и силы. <…> Знаешь, втянулся в службу, а другое всё только томит, как кошмар… Ехать домой, бросивши службу, — я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением»^{214}.