Афанасий Никитин. Время сильных людей

— Кайф?[44]

— Арабы зовут его так, а здесь как-то по-другому, но не суть. Смотри, какой замечательный, — глаза португальца заблестели в темноте, как у кошки.

— Да откуда ты видишь? Темно же! — удивился купец.

— Гляди, какие пластины большие! Такие только из очень смолистой конопли изготовить можно, другая развалится. А если крошиться начнет, значит, плохой товар или хранили неправильно, а если…

— Мне-то оно знать к чему? — пожал плечами Афанасий.

— Как к чему? Ты же торговец, свой товар должен знать, — ответил Мигель.

— Вон они уже ждут чего-то, — пробормотал Афанасий, толкая Мигеля под локоть.

Тот, что выкладывал товар, навис над ним, растопырив тонкие, как паучьи лапы, руки. Сидевшие за столом тоже уставились на путников черными блестящим глазами.

— Ясно, чего ждут. Расплачиваться пора, — сказал португалец и потянул на себя мешок Афанасия.

Тот с трудом разжал пальцы, уступая новоявленному подельнику мешок, с которым уже почти сроднился за время путешествия. К тому же ему совсем не улыбалось давать этим людям возможность оценить размеры богатства.

Мигель же не обременял себя смутными мыслями. Он развязал горловину мешка и глубоко, глубже, чем по локоть, погрузил туда руку. Долго звенел там безделушками, выбирая. Каждый перезвон отдавался зудом в нервах тверского купца.

Наконец Мигель выложил на краешек стола литой браслет, усыпанный мелкими изумрудами, две нитки речного жемчуга и золотую пузатую коробочку, в которой можно было хранить… «Да тот же кайф», — отчего-то подумалось Афанасию.

Обозрев предложенное, сидевшие за столом покачали головами, а похожий на паука мужчина положил руки на плитки. Его длинные пальцы с крупными костяшками неприятно зашевелились, словно лаская товар.

Мигель опять погрузил руку в мешок и стал там рыться. Наконец, когда терпение Афанасия было на пределе, да и другие торговцы заерзали на стульях, он извлек оттуда небольшой серебряный перстень с тусклым камнем и прибавил к кучке.

Коротышка вскочил, опрокинув стул, и затараторил что-то, брызгая слюной и потрясая огромным кулаком. От возмущения он перешел на нормальный язык. Правда, содержательнее речь его не стала. Если опустить ругательства и богохульства, то смысл его высказывания сводился к следующему: «Маловато будет».

Афанасию стало нехорошо. В этом глухом углу рынка продавцам гашиша ничего не стоило зарезать двух пришельцев из северных земель, трупы бросить собакам, а самих собак потом пустить на шашлык. Это местных, может, кто-нибудь и хватился бы, а чужаки-то кому нужны?

Мигель снова запустил руку в мешок и достал оттуда еще один перстень, но уже золотой и с камнем поменьше. И следом — изящную золотую цепочку.

Продавцы, похоже, устали торговаться, потому что закивали головами и замахали руками: все, идите, мол. Португалец завязал горловину мешка хитрым узлом и вернул его купцу, затем аккуратно, почти благоговейно переложил товар в любезно переданную ему просмоленную от влаги холщовую суму и закинул ее за плечо. Не оглядываясь и не прощаясь, двинул на выход. Афанасий, с которого за время этого торжища сошло от страха семь потов, поспешил следом.

«Надо отдать Мигелю должное, умеет торговаться, черт португальский, — думал тверич, глядя на узкую спину подельника. — Такой бесстрашный. Как-то слишком даже. Вообще опасности не сознает. Уж не потребление ли этой дряни его таким делает? Возможно. Тогда надо с ним поосторожнее быть. А то в иных делах-то бесстрашие — качество полезное, а в иных и до беды довести может».

Они миновали зал, в котором обнаженные люди прессовали сушеную пыль, поднялись по ступенькам и вышли на воздух. Солнце село окончательно. Легкий ветерок гнал с моря напоенную йодистым запахом прохладу. Афанасий вдохнул полной грудью и поразился тому, каким чистым и вкусным показался воздух после пропитавшего подземелье сладковатого аромата. Они отвязали коня, Афанасий взобрался в седло. Португалец ухватился за стремя и повел коня к выходу из базарного лабиринта.

Временами купцу казалось, что справа и слева от них в боковых проходах мелькают какие-то тени, но поручиться за то, что это так, он не мог.

Да и с чего вдруг за ними стали бы красться? Хотели бы убить, убили бы в открытую.

— Слышь, Мигель? — склонился он к товарищу. — А ты уверен, что не продешевили мы с этим товаром?

— Еще как уверен, — ответил тот. — И ты можешь быть уверен.

— Да я вот как раз… Понимаешь… — начал Афанасий, с трудом подбирая слова малознакомого языка. — Конопель-то этот много где растет. Хочешь — суши, хочешь — сырым жуй. Нешто люди его сами набрать не могут? Ну, а уж порвать да в плитки слепить — велика ли хитрость? Стоит ли за это золотом да адамантами платить?

— Не везде одинаковый он, — ответил португалец. — Иного нужно корзину съесть, чтоб торкнуло, а…

— Торкнуло? — переспросил Афанасий.

— Чтоб почувствовать неземное блаженство. А иного достаточно с ноготь проглотить.

— И долго то блаженство чувствовать можно?