Агата и археолог. Мемуары мужа Агаты Кристи

Хон и сам был усеян минами — их оставили итальянцы, прежде чем эвакуироваться, — и жить здесь было довольно опасно, этот факт я однажды смог обернуть себе на пользу. Из штаба в Триполи пришло сообщение: они интересовались состоянием аэродрома. Какой-то высокопоставленный офицер пожелал нанести мне визит, несомненно, в сопровождении должного количества подчинённых, но я не хотел, чтобы меня беспокоили в моём убежище: я прекрасно справлялся с руководством без постороннего вмешательства. Я ответил телеграммой: «Аэродром Хона заминирован с трёх сторон, с четвёртой — кладбище». В принципе, это было близко к правде. Больше незваные гости мне не докучали.

Мне очень нравилась планировка города. Это был маленький аккуратный оазис. Мой дом и штаб располагались со стороны Феццана, в конце длинной улицы, усаженной по краям олеандрами. Я прекрасно жил там в одиночестве и без охраны, пока какой-то офицер в Триполи, не посоветовавшись со мной, решил, что меня должен охранять отряд полицейских. В первую ночь на посту недалеко от моего офиса стоял молодой полицейский из Триполитании — верх бдительности. Как-то раз я неожиданно вышел из офиса, и он выстрелил прямо в меня с расстояния двенадцати ярдов, но, по счастью, оказался плохим стрелком, и пуля просвистела у меня над плечом, не причинив вреда.

Хон был расположен между двумя другими оазисами: Сокной в четырнадцати милях к западу и Вадданом на таком же расстоянии к востоку. Ваддан — это древняя берберская крепость. В расположенном там замке много лет назад археологи нашли несколько массивных золотых туарегских украшений.

Жители Хона и Ваддана были довольно приятными людьми и почти не доставляли мне беспокойства, но больше всего мне понравились обитатели Сокны. Удивительно, но хотя Ваддан и Сокна были, как я уже говорил, всего в двадцати восьми милях друг от друга, их жители не общались уже лет десять. Причиной невероятного отсутствия контакта между двумя населёнными пунктами, первыми обитаемыми точками в двухстах пятидесяти милях от побережья, была давняя кровная вражда. Оказывается, когда здесь у власти были итальянцы, дюжину человек из Хона подвергли пыткам и казнили за участие в тайном сговоре, а на жителей Сокны, справедливо или нет, легло обвинение в доносе. С тех пор между двумя оазисами и прекратилось всякое сообщение.

Во время моей жизни в Хоне произошло одно драматическое событие, затмившее собой все остальные. Всё произошло в результате спора за источники между двумя племенами, которым принадлежали примыкавшие друг к другу пастбища: племенем Мегара, насчитывающим около восьми тысяч человек и живущим немного западнее, и племенем Авлад-Сулейман, гораздо меньшим по численности и родственным жителям Сокны. К моменту нашего прибытия в Триполитанию этот спор за право на воду продолжался уже как минимум лет двадцать, выигрывала то одна сторона, то другая, и теперь дело собирались передать на рассмотрение Верховного суда в Риме. Я тогда был безрассудным и неопытным и полагал, что смогу решить эту проблему с помощью французских властей, которые контролировали соседнюю территорию, где проживало племя Мегара. Авлад-Сулейман жили на земле, подконтрольной британцам. Мне казалось, что если оба племени увидят, что британцы и французы достигли полного согласия по вопросу, касающемуся как властей, так и местных жителей, то примут наше решение.

Я провёл много недель за планированием совещания в Хоне, на которое решил пригласить шейхов всех заинтересованных племён. Роль судей престояло играть мне и французскому офицеру из оазиса, где было много людей из племени Мегара. Моим французским коллегой был молодой и довольно развращённый лейтенант, весьма тяготившийся жизнью в изгнании в этом богом забытом месте. Единственным, что делало его жизнь более или менее сносной, было сожительство с местной женщиной, но я постарался донести до него, как важно положить конец этой многолетней вражде, а его полковник, прекрасный и отзывчивый человек, чьё имя я забыл, назначил лейтенанта ответственным.

В течение нескольких дней представители племён стягивались в Хон. С собой они привели около сотни верблюдов. Дождавшись прибытия всех заинтересованных участников, я собрал их вместе и дал им два или три дня для обсуждения вопроса между собой и выработки приемлемого решения. Я сказал, что после принятия решения им следует прийти ко мне, мы с французским офицером поставим печати под договором, и тогда он вступит в силу. В конце я добавил, что если они не смогут прийти к соглашению, то мы сами примем решение, определим расположение источников и условия их использования. Я подчеркнул, что наше решение, спущенное сверху и, возможно, менее приятное, будет тем не менее окончательным.