Агата и археолог. Мемуары мужа Агаты Кристи

Вы спросите меня, каково было участие союзников — поляков, чехов, «свободных французов» и греков — в наших сражениях и стоила ли эта помощь всех жертв с их и с нашей стороны. Совершенно очевидно, что их эскадрильи сильно проигрывали по размерам нашему военно-воздушному флоту и составляли лишь малую часть общего целого, но их поддержка была неоценима. Они пришли нам на помощь, все, как один, в наш самый трудный час, когда все вокруг верили, что мы, совершенно не подготовленные к войне, падём жертвой ужасной нацистской тирании и гитлеровской Германии. Наши друзья пришли, несмотря ни на что, и стали для нас лучом света, бесценной моральной поддержкой. Более того, этим своим шагом они показали остальным странам, что многие ещё готовы сражаться с врагом и что захваченные государства ещё не совсем побеждены. Мы должны быть вечно благодарны всем этим людям, которые, кто руководствуясь патриотическими, а кто личными мотивами, приняли это важное решение в отчаянно тяжёлый для них и для нас момент.

В оперативном отношении — хотя здесь меня могут обвинить в пристрастности — поляки сыграли самую важную роль. Дело не только в их численном превосходстве, но также и в том, что благодаря своему профессионализму и храбрости они стали правой рукой наших ВВС как в Европе, так и на Среднем Востоке и постоянно нас поддерживали.

В Каире я первое время жил в отеле «Континентал», а потом стал снимать жильё вместе со своим братом Сэсилом. Мы отыскали дом с видом на Нил напротив спортивного клуба «Газира» и могли из своих окон видеть, как Уолтер Хаммонд играет в крикет.

С братом я встретился совершенно случайно. В первый же день в Каире я обнаружил его на террасе отеля «Континентал» с чашкой кофе. В 1940 году он добровольцем отправился в Финляндию, чтобы противостоять вторжению русских, а когда эта доблестная страна потерпела поражение и вскоре после этого была вынуждена присоединиться к Германии, попал к финнам в плен. Впрочем, благодаря маршалу Маннергейму, с иностранными добровольцами они обращались безупречно. Отработав небольшой срок в Британском совете, Сэсил был эвакуирован в Швецию и трудился там лесорубом. Через несколько месяцев нашему послу в Хельсинки Гордону Верекеру удалось договориться об обмене, и британские добровольцы были переправлены из Швеции домой, в Англию. Кстати, я слышал, что Верекер получил от финнов официальный выговор за то, что напевал русскую «Дубинушку», катаясь по озеру в Финляндии. Его спросили, как бы ему понравилось, если бы какой-нибудь иностранец вздумал во время войны петь «Deutschland über alles», плывя по Темзе.

Сэсил вместе с другими добровольцами вернулся на родину после полного событий двухдневного путешествия на поезде по территории Франции и Германии. Он стал свидетелем необычного для англичанина зрелища, ночной бомбёжки Гамбурга Королевскими ВВС Великобритании, и, проведя ещё шесть месяцев в нейтральной Португалии, добрался наконец до Англии, откуда по поручению Британского совета затем отправился в Египет в качестве директора отделений в Мансуре, Махалле и Минье. Встретить его было настоящей удачей. Сэсил всегда был приятным в общении. Он легко сходился с людьми и прекрасно устраивался на любом новом месте работы. После войны он женился на Долорес Кавалёфф, финской девушке, с которой познакомился в Хельсинки. У них родились два сына: Джон, учёный-эколог, и Питер, адвокат. Сейчас они оба уже женаты, и дела у них идут хорошо.

В Каире я стал участником двух эпизодов, по которым можно судить о работе нашей «секретной службы». От официанта в отеле «Континентал» я услышал ужасную новость о взятии Тобрука через несколько часов после этого события, то есть раньше, чем весть о нём официально достигла штаба ВВС Среднего Востока. В другой раз я услышал от водителя трамвая, что Черчилля видели в Каире курящим сигару. За ланчем я встретился со своим приятелем, египтологом Эйддоном Эдвардсом, служившим тогда в посольстве Великобритании, и спросил, есть ли в этом слухе доля правды. Он посмотрел на меня с удивлением и посоветовал не верить слухам. Позже я узнал, что тем самым утром сотрудников посольства собрали и велели хранить в строжайшем секрете новости, уже известные водителям каирских трамваев.

Я пришёл к выводу, что во время войны ничего нельзя было долго хранить в секрете, но при этом в обществе ходило столько ложных слухов, что даже если правда доходила до ушей врага, он вряд ли мог отличить её от вымысла. Лучший тому пример — высадка в Нормандии. Немцам удалось узнать о назначенной операции, но они не могли поверить, что мы собираемся нанести решающий удар, используя для высадки такие неожиданные плацдармы.

В 1943 году, прослужив год в штабе ВВС Среднего Востока, я вызвался поехать в Триполитанию в качестве офицера по связям с гражданской администрацией и населением: там не хватало людей, знакомых с арабским миром. Я был рад уехать из жаркого и пыльного Каира, хотя жизнь там была довольно интересной.