Агент презедента

Ланни, которому нравились все люди, познакомился с двумя офицерами французского торгового флота, а также моряками с побережья Средиземного моря, простиравшегося на пять с лишним тысяч километров. Он сказал офицерам, что у него в каюте есть картина, но показать её не предложил, и никто не проявил любопытства. В своей маленькой, но достаточно чистой, каюте он написал доклад для своего Биг Босса, сообщая информацию, полученную от офицера сил лоялистов на Бельчитском фронте, о перспективах этой битвы и снабжении, которое противостоящие силы получали от Германии и Италии.

Рейс занял две ночи и один день. По прибытии первым делом Ланни позвонил своей матери, чтобы спросить, не пришло ли случайно письмо от его amie из Парижа. Нет, такой удачи не было. Поэтому он сказал ей, что он жив и здоров и находится на пути к ней. Ему там нужно было взять свою машину, но он, конечно, ничего такого бестактного не скажет своей обожающей его матери. Он попросил ее позвонить сеньору Хименесу и сказать ему, что картина в безопасности, и что он получит деньги, как только Ланни сможет попасть в банк. Он послал телеграмму дорогой старой леди в Чикаго, который покупала картины младенцев, сообщая ей, что он специально заедет к ней, чтобы показать полдюжины самых очаровательных оборванцев, которые когда-либо резвились на улицах старой Севильи. После чего он нанял такси, как самый быстрый способ доставить себя и вышеупомянутых оборванцев в Жуан-ле-Пен.

III

В Бьенвеню его ждало письмо от Рика из Женевы, куда он был послан редактором ведущего еженедельника, чтобы сообщить о церемонии открытия Ассамблеи Лиги Наций. Рик приложил копию своей первой статьи, в которой он со спокойной иронией противопоставил внешнее великолепие церемонии с интеллектуальным и моральным банкротства её содержания. Британский индийский правитель, Ага Хан, слывший самым богатым человеком в мире, должен был быть выбран президентом этой восемнадцатой Ассамблеи. Он был не только мусульманским богом, но и самым современным божеством, владевшим самой знаменитой скаковой конюшней, и выставившим двадцать пять сотен литров шампанского для торжеств в Женеве. Он проводил большую часть своего времени на Ривьере, где Ланни встречался с ним много раз. Он обладал изысканными манерами и дарил бесценные драгоценности дамам, завоевавшим его благосклонность.

Новому дворцу Лиги Наций было десять лет, и он стоил пятнадцать миллионов долларов. Дворец был великолепен, а его фрески, оплаченные испанской республикой, должны были изображать освобождение человечества от нетерпимости и тирании. Но, увы, художник перешел на сторону Франко, а Испанская республика своих делегатов на Ассамблею не посылала по причине неспособности Лиги действовать против нетерпимости и тирании Франко. Рик предсказал, что эта Ассамблея будет требовать вывода иностранных войск из Испании, а также окончание японских атак на Китай, но не сможет реализовать свои решения, и не один из её членов не пошевелится, чтобы их выполнить. Все это заняло несколько месяцев, чтобы случиться, и тем временем делегаты из Китая отправились домой. Рик тоже вернулся домой и сообщил своим читателям, что не будет тратить свое время, чтобы писать, или их, чтобы читать о делах Лиги наций.

Ланни оставался в доме своей матери достаточно долго, чтобы иметь еще одну сессию с мадам. Увы, он не получил ничего, кроме наводящей тоску Кларибел. Только какие-то фрагменты, которые он не понимал. Растерянные голоса, которых он никогда не слышал, и ссылки на события, не имевшие значения. Ментальная лавка древностей с заплесневевшими треснувшими и покрытыми пылью товарами. Ланни всё записал в свою записную книжку, чтобы просмотреть эти записи через месяц или два и увидеть, есть ли там доказательства предвидения, как он читал в книгах Дж У. Данна. Но сейчас он сеансы прекратил и задал себе вопрос, не иссяк ли дар мадам. Бедняжка всегда этого боялась. Но Ланни утешил ее, говоря: "Вы с лихвой всё дали нам".

IV

Рано утром Ланни уселся в свою самоходную волшебную колесницу, и на этот раз он в Ле Крезо не остановился, а проехал мимо и достиг Парижа во второй половине дня. Его руки дрожали, когда он просматривал свою почту в гостинице. Ничего от Труди. Нет ничего от профессора Адлера. Только гробовая тишина. Поэтому он позвонил своему дяде. Решив, что больше не разумно посещать этот центр смуты, он назначил свидание на определённом углу. Он подъехал к месту и взял пожилого художника в свою машину.