Агент президента

Это была забавная сцена. По крайней мере, такой она казалась бы в последующие годы, когда Ланни мог бы оглянуться на неё. Иллюстрация классического парадокса, что произойдет, когда всемогущая сила встретит непреодолимый объект? Под бархатной перчаткой опытного дипломата была железная рука повелителя, одного из Herrenvolk, которому суждено править миром. Его Высокородие был абсолютно тверд, что этот американский незнакомец, или почти незнакомец, убежища не получит в его доме, который был в прошлом, а может быть и теперь уменьшенным Ораниенбургом или Дахау. Ланни, со своей стороны, следовал древнему французскому девизу: "J'y suis, j’y reste"[39]. Он был уже здесь и собирался здесь устроиться и чувствовать себя, как дома. Только физическая сила сможет выставить его за дверь, или через одно из тех французских окон библиотеки, которое Ланни решил оставить открытым в эту ночь. Третье от северо-западного угла здания, с двумя креплениями вверху, двумя внизу, и дополнительным самым массивным в центре, удерживающим две двери окна вместе.

В самой элегантной манере — suaviter in modo, fortiter in re![40]

— Ланни объяснил, какую работу он проделал для дела Людей в капюшонах, идентичного делу Национал-Социалистической Рабочей Партии Германии. Он знал все секреты и назвал имена ключевых фигур. Совсем недавно он обедал с бароном Шнейдером в его доме, Ла-Веррьер, в Ле Крезо, и ему было поручено предложить финансовую помощь нацистам через Курта Мейснера. Он знал, как оружие шло от Шкоды, а не от Ле Крезо, для лучшей конспирации. (Ему никто об этом не рассказывал, но он знал, что это обязательно будет так.) Он имел дело с ключевыми фигурами, и по этой причине французские власти будут искать его в первую очередь.

Граф Герценберг терпеливо ответил. Услуги герра Бэдда оценены в полной мере, и, конечно, он может рассчитывать на всяческую симпатию и помощь со стороны нацистской организации. Но она может быть предоставлена в каком-то другом месте, а не в доме сотрудника посольства. — "Мы просто не осмелимся вызвать недовольство французского правительства. Мы не допускаем даже наших собственных тайных агентов в эти помещения".

Не менее терпеливо Ланни возразил. — "Я ценю вашу позицию, граф. Я никогда раньше не доставлял неудобств любому лицу, и мне причиняет боль то, что я делаю сейчас. Но это не частное дело, и ни один из нас не является частным лицом. Я пришел в ваш дом, потому что я думал о нём, не как о доме, а как о части немецкого рейха. Я не мог пойти к Курту, потому что это жилой дом, и я там хорошо известен. Если я допустил ошибку, то я сожалею. Но я пришел по доброй воле, и, конечно, это ваша обязанность защитить меня от наших врагов".

— Я принимаю все ваши доводы, герр Бэдд, и, как я уже говорил вам, я посмотрю, чтобы вас доставили в безопасное место.

— То, что вы предлагаете, подвергает меня риску, что совершенно недопустимо. Я не считаю себя трусом.

— Я никогда не намекал на это, mein Freund.

— Я скажу вам, что моя жизнь имеет большую ценность для вашего дела, когда я на свободе. И это мой долг защищать её, а ваш помогать мне.

— Я обеспечу, чтобы вас вывезли в закрытом автомобиле, и так как этот автомобиль посольства, он будет обладать дипломатическим иммунитетом.

— Если меня обнаружат в таком автомобиле, то это поставит посольство в такое же щекотливое положение, как если бы меня обнаружили здесь. За вашим высоким забором и внутри этой большой территории я в безопасности от всех наблюдателей. Я протестую самым решительным образом против идеи вывозить меня по шоссе общего пользования во время этого кризиса.

— После наступления темноты, господин Бэдд?

— Темнота не имеет никакого значения для французской полиции, потому что у них есть быстрые машины и фонари. Они считают гораздо более вероятным, что беглецы будут передвигаться в ночное время, а они привыкли блокировать шоссе и останавливать и обыскивать все автомобили. Нет ни одного безопасного места вне Парижа, потому что мы прятали наше оружие во всех частях Франции, и поиск наших друзей будет вестись по всей стране.

XII

Так они перебрасывались доводами. И когда они высказали все, что им было сказать, они вернулись и снова повторили всё заново. Ни один из них не уступил ни на йоту. Наконец, Его Высокородие твердо заявил: "Я сожалею об этом недоразумении, герр Бэдд, но это мой дом, и на меня возложена ответственность заботиться о нём. Решение должно быть моим, и я могу только повторить то, что я уже сказал ранее: Я не могу позволить вам остаться". Сын Бэдд-Эрлинга с так же твердо заявил: "Я понимаю вашу позицию, граф Герценберг, и она ставит меня перед наиболее мучительной дилеммой. Если бы вы знали всё относительно моих обязанностей и ответственности, вы бы не помышляли прогонять меня от своих дверей. Но я под присягой не раскрывать их. И что я должен делать?"