Агент президента

Наконец, бесенята или маленькие домовые, кто бы они ни были, что сидели на стрелках часов Ланни и удерживали их в неподвижности, решили их отпустить. Десять минут прошло, Ланни встал и спокойно пошел к задней части здания и обратно к питомникам. Там никого не было, по крайней мере, в поле зрения. Собаки услышали, как он идет, и были на чеку. Они не привыкли, что их выгоняют в этот час. Но все, что делает дружелюбный бог, не подвергается сомнению. Он открыл ворота, и они последовали за ним. Он закрыл ворота за ними и приказал им гулять, и они убежали прочь в темноту. Они могли бы обнаружить чужие запахи и привести своих смотрителей по их следам. Но если посягатели уехали на автомобиле, всё останется тайной.

Ланни вернулся к крытому подъезду к дверям. Он схватил сторожа за плечи, встряхнул его, говоря: "Aufstehen! Aufstehen!" Человек начал стонать и протестовать. Нет сомнений, что у него болела голова и ещё долго не пройдёт. Он должен окончательно проснуться, чтобы встать на ноги и осознать опасность потерять свою работу. Страшная вещь для пожилого гражданина Германии, где все регламентировано, и вся его жизнь занесена в трудовую книжку. Ланни продолжал его трясти, все более и более энергично, и командовать строго, но не громко: "Проснись!

Aufwachen, Sie Esel!"

Ланни включил на секунду фонарик. Под одной из опор крытого подъезда был гидрант, используемый для поливки цветов и дороги. Ланни налил немного воды в свою красивую шляпу и плеснул её в лицо сторожа. Он сделал это во второй раз, и ему удалось поставить беднягу на ноги. "Теперь, ходить!" — скомандовал он. — "Sie sind betrunk en, Sie armer Narr! Если они найдут вас в таком виде, они отправят вас обратно в Германию. Verstehen Sie?"

— Ja, ja, mein Herr.

— Хорошо, тогда продолжайте ходить. Не позволяйте никому узнать, что вы пили. Не говорите ничего обо мне, или тогда они всё узнают от вас. Вы понимаете?"

Бедный Макс начал нетвёрдой походкой, поддерживаемый американцем. Ja, ja, он все понял и был в ужасе; — ach leider, and Herrgott, and bitte um Verzeihung, Herr! А потом — Oh weh, oh weh

, что означало горе и bitte sehr, что означало пожалуйста. Всё, о чём мог думать напуганный бедный пожилой слуга. "Согрешил: невоздержанием душевных и телесных чувств; нечистотою душевною и телесною", — так звучит исповедь в молитослове, а этот жалкий житель Померании произнёс всё это на своем родном языке. Ланни толкал его вперёд и ловил его, когда тот спотыкался, и продолжал говорить: "Vorwärts, marsch, machen Sie sich auf die Socken! Продолжайте двигаться и не присаживайтесь, тогда опять заснёте, и вас найдут пьяным".

"Ja, ja, mein Herr! Danke schön, mein Herr!" — И так далее. Ланни знал, что еще была пара часов до рассвета в середине ноября, а если человек будет достаточно напуган и будет держаться на ногах, то сможет отойти от своего загула и добраться до своей постели, не привлекая внимания. Ланни прошёл с ним весь путь вокруг шато, а затем не осмелился остаться с ним больше. Он выдал окончательный набор запретов и получил окончательный набор обещаний, а затем подошел к лоджии, тщательно вытер ноги и вошел в окно библиотеки. Внутри он тщательно закрыл окно, и закрепил все болты. Он посветил фонариком и убедился, что всё кругом было в порядке, а затем спокойно пошел к лестнице. Там никого не было, насколько он мог видеть. Он тихо прокрался вверх по лестнице и пошел по коридору к своей комнате. Он не преминул запомнить, какой была его собственная дверь. Он повернул ручку, бесшумно вошёл, закрыл дверь и запер ее. А затем подошел к кровати, упал на неё и стал тихо плакать про себя, отчасти из-за Труди, и частично от страшного напряжения, в котором он находился не в течение трех часов, не в течение трех дней, а в течение трех долгих месяцев своей жизни.

XII