Агнешка, дочь «Колумба»

«Дом Явора» написан проще «Ржавчины», с расчетом на более широкую читательскую аудиторию, и несет в себе разъясняюще-воспитательные функции. Доминирует в книге не психологический анализ, а художественное воспроизведение социального опыта. Мах стремится показать, что внесли описанные им годы в сознание и жизнь польского крестьянина. Задачу эту он решает, стремясь к максимальной конкретности, отражая общие процессы не в повсеместно приложимой типичности, а в реальности именно того объекта, который им описывается. Социальная обусловленность человеческих судеб подается не в образах предельно наглядных, концентрирующих в себе только основное, только классово-историческое, а в сумме сообщаемого об отдельных, неповторимых и разных людях, в гамме различных, сугубо индивидуальных людских сознаний и деяний — и лишь воспринимаемые в целом, в богатой своей конкретности они подтверждают истины самого широкого плана. Утверждая гуманизм, писатель не уклоняется от изображения отрицательных явлений действительности тех лет и их сложности. Он отчетливо разделяет своих героев (причем в итоге уделом одних, положительных, оказывается возвышение, а уделом других — деградация), но разделение это художественно мотивируется симпатиями рассказчика. Не отказывается он от психологической индивидуализации персонажей, только воплощает ее теперь преимущественно в действии, в развитии. Книга оказалась достаточно основательно заостренной против публицистической иллюстративности, схематической заданности, которые сказались в ряде произведений польской литературы рубежа 40—50-х годов, написанных с благими намерениями, но сильно упрощавших изображаемую действительность. В год появления книги Маха об этом начала говорить и критика.

Между «Домом Явора» и новой крупной вещью Маха — лирической повестью «Жизнь большая и маленькая» (1959) — минуло пять лет. Мах, приветствуя все положительное, что было внесено за эти годы в польскую литературную жизнь, остался верен тому главному, что было всегда характерно для его творчества. Многое в спорах тех лет его настораживало, казалось ему наносным, неправильным. Он резко выступал против попыток придать критике (и не только критике) камерный характер, что ориентировало ее лишь на анализ художественной структуры произведения и мешало в оценке его достоинств исходить из принципиальных общественных критериев. Ориентация на западную литературу, на ожидание плодов от пересадки на польскую почву ее мировоззренческих и формальных исканий Маху, человеку глубоких знаний, влюбленному в польскую литературную традицию, убежденному, что Польша давно утвердила свое право на культурную самобытность и значимость, представлялась неперспективной. Современность в литературе он никак не сводил к формальным новшествам и необычности. Вот что он говорил в этой связи: «Современность для меня не формальная категория. Это категория, связанная с сущностью. Литература должна не только представлять действительность, но и формировать ее или в границах возможностей печатного слова творить». Пессимистическая концепция действительности, воспринимаемой как темный хаос, враждебный человеку, такому писателю, как Мах, чей гуманизм был основан на вере в людей, никак не подходила. Мах при всей своей доброжелательности мог быть и резким в оценках, если речь шла о вещах, представлявшихся ему принципиально важными. В 1955 году, в начале периода бурных споров, он писал: «Я радуюсь, что мы заметили, назвали и заклеймили вчерашние ошибки, что мы хотим лучшего, развития реалистической литературы, что мы трудимся над ее совершенствованием. Я только ненавижу мутную пену на волнах «оттепели». И если мне грустно и не по себе — то потому, что в последнее время, как мне кажется, мутные волны заливают чистый поток».

«Жизнь большую и маленькую» в Польше многие не без оснований признают самым лирическим, самым задушевным произведением писателя. Эта повесть произвела весьма отрадное впечатление именно своим светлым и в конечном счете оптимистическим тоном.