Агнесса из Сорренто

– Конечно пристало, так даже лучше, мальчик мой! Так даже лучше! – радостно откликнулся монах. – Лишь бы мрамор был чистый и белоснежный, а пустить его на строительство часовни – все равно что обратить в христианство язычника. Достаточно нескольких ударов резца, чтобы сбить барельефы с нагими нимфами и тому подобный вздор, а вместо них высечь фигуры святых дев, скромно окутанных с головы до ног покрывалом, как подобает набожным христианкам.

– Я приготовлю лодку и наведаюсь туда сегодня же вечером, – пообещал Пьетро. – И, сударь, надеюсь, вы не сочтете за дерзость, если я попрошу вас, когда вы ее увидите, передать Агнессе вот эту лилию на память от товарища по детским играм.

– Непременно передам, мальчик мой! А вот сейчас припоминаю, что она говорила о тебе приязненно, как о друге детства, но добавила, что бабушка теперь не разрешает ей даже поднять на тебя глаза.

– Да, в точности так! – подтвердил Пьетро. – Старуха Эльза бережет ее, как своего птенца – злая орлица, с острым клювом и длинными когтями; она не дает бедняжке даже порадоваться юности. Ходят слухи, будто она намерена выдать ее за какого-то богатого старика, а еще ходят слухи, будто она хочет заточить ее в монастыре, а это, мне думается, станет ударом и великой потерей для мира. Существует множество женщин, на которых никто второй раз и не взглянет, так вот пусть они и идут в монастырь, а прекрасное лицо, как у Агнессы, – это что-то вроде псалма, оно настраивает на добродетельный и благочестивый лад.

– Что ж, мальчик мой, трудись усердно и богобоязненно над мраморами этой часовни, и осмелюсь пообещать, что эта прекрасная девица не раз тебе улыбнется, ибо она всем сердцем жаждет восславить Господа и его святых и ласково посмотрит на каждого, кто будет вместе с нею творить эти благодеяния. Какое-то время я буду заглядывать к тебе каждый день, пока не уверюсь, что труд твой идет на лад.

С этими словами монах отправился восвояси. Как раз когда он выходил из дому, кто-то слегка задел его, проворно пробегая мимо по улице. Быстроглазый монах тотчас узнал в прохожем кавалера, которого видел в саду несколько дней тому назад. Лицо и весь облик кавалера забыть было нелегко, и монах, немного отстав, двинулся за ним, решив, если увидит, что тот завернул в какой-то дом, проследовать за ним и настоять, что им необходимо поговорить.

Так он и поступил; заметив, что кавалер, пройдя под низкой аркой, входит на постоялый двор, он приблизился и обратился к нему, воздев руку в благословляющем жесте:

– Да благословит тебя Господь, сын мой!

– Что вам угодно от меня, святой отец? – спросил кавалер, бросив на монаха быстрый и подозрительный взгляд.

– Я хотел бы, чтобы ты уделил мне несколько минут по важному делу, – мягко произнес монах.

При звуках его голоса кавалер несколько изменился в лице, словно бы что-то припоминая, а потом пристально посмотрел на монаха, точно пытаясь восстановить в памяти, где он видел его прежде. Внезапно лицо его озарилось радостью узнавания, и все его поведение тотчас сделалось более сердечным.

– Святой отец, – произнес он, – мое бедное жилище и мой досуг – к вашим услугам, я готов выслушать вас по любому делу, какое вам будет угодно обсудить со мною.

Тут он провел монаха по сырой, дурно пахнущей лестнице и распахнул перед ним дверь той комнаты, где мы уже видели его однажды. Закрыв дверь, он сел за единственный шаткий стол, которым могло похвастаться его пристанище, и жестом пригласил монаха садиться, а потом, сняв шляпу с плюмажем, небрежно бросил ее рядом с собой. Проведя белой изящной рукой по черным кудрям, непринужденно откинул их со лба и, опершись подбородком на руку, устремил взор сверкающих глаз на монаха, словно бы безмолвно требуя объявить суть его визита.

– Синьор, – проговорил монах столь свойственным ему мягким, примирительным тоном, – я бы хотел заручиться вашей поддержкой в одном христианском начинании, осуществление которого взял здесь на себя. Господь ниспослал одной благочестивой юной девице, живущей в здешних краях, замысел возвести часовню в честь Пресвятой Девы и Младенца Иисуса в ущелье Сорренто, поблизости. Ночью место это выглядит весьма мрачно, и, говорят, там обитают злые духи. И вот моя прекрасная племянница, неустанно помышляющая о небесном, попросила меня нарисовать эскиз этой часовни, и я, в силу своих скромных способностей, его исполнил. Посмотрите, сударь, на эти рисунки.

Монах положил их на стол, а когда принялся объяснять молодому человеку план часовни и детали рисунков, на бледных щеках его выступил едва заметный румянец творческого воодушевления и гордости.

Кавалер внимал ему вежливо, но, судя по всему, без особого интереса, пока монах не извлек из папки лист бумаги и не произнес:

– А это, сударь, мои слабые, жалкие попытки запечатлеть священный облик Богоматери, который я намерен написать для часовни.

Монах положил на стол лист, и кавалер, с внезапным восклицанием, схватил его и впился в него глазами.