Агнесса из Сорренто

А за тяжелой дубовой дверью скрывалась тесная келья, лишенная почти всего, что принято считать удобствами в человеческом жилище. Украшением самого простого, грубо сколоченного стола служил череп с пустыми глазницами и оскаленными в усмешке зубами – самый заметный предмет в монашеской келье. За черепом возвышалось большое распятие, явно выполненное не рядовым мастером и обнаруживающее признаки искусной флорентийской работы, – возможно, одна из немногих реликвий, сохранивших память о роскоши, в которой некогда жил богатый аристократ, ныне отрекшийся от своего имени и земных сокровищ и заживо схоронивший себя в этой келье. На столе лежал открытый рукописный требник, великолепно иллюстрированный яркими рисунками, и причудливые формы его заставок, виньеток, инициалов, блеск золота и серебра на его страницах составляли разительный контраст с царившей в келье скудостью и убожеством. Эта книга также свято хранилась в его семье на протяжении многих поколений; последняя, едва теплившаяся привязанность близких принесла ему этот дар, дозволяемый монастырским уставом и сделавшийся желанным и верным товарищем в той исполненной покаяния и самоотречения жизни, которую он добровольно избрал.

Отец Франческо только что вернулся из исповедальни, сцену в которой мы описали выше. В этот день он пережил одно из тех мучительных, незабываемых душевных откровений, которые иногда за миг развеивают иллюзию, лелеемую на протяжении долгих лет. Отныне самообман рассеялся, отец Франческо не мог более ни скрывать от себя истину, ни избегать ее. Он любил Агнессу, он осознавал это, он повторял это себе снова и снова с неистовым, неукротимым упорством, и в этот час все его существо, казалось, восстало против ужасных препятствий, воздвигнутых миром на пути его страсти и грозивших ее уничтожить. Теперь он ясно отдавал себе отчет в том, что все, что он именовал отеческой нежностью, пастырским усердием, христианским единением и тысячей других евангельских имен, являлось не чем иным, как страстью, охватившей все его существо и подчинившей себе его душу. Где же ему искать убежища от этого всевластного, могущественного урагана? Существовал ли хоть один гимн, хоть одна молитва, которая бы не связывалась для него с ее образом? Ведь именно этот гимн он велел ей когда-то выучить наизусть, дабы укрепиться в вере, ведь именно о том гимне она когда-то говорила ему как о наиболее полно выражающем ее чувства. А смысл именно этой молитвы он когда-то разъяснил ей и до сих пор помнил, каким чудесным светом озарились ее глаза, неотрывно и доверчиво глядевшие в его глаза. Как же дорога ему была эта безусловная преданность, это нежное, невинное смирение! Как же дорога и как опасна она оказалась!

Всем нам приходилось читать о том, как маленькие речки со спокойным течением, которые мирно несут свои воды, не поднимая ряби и не плеща волнами, пока на пути их не встретится преграда, внезапно преисполняются ярости и гнева, когда их поток пытаются перегородить непреодолимой плотиной. Точно так же и сердечная склонность, какой бы кроткой и нежной она ни была, может превратиться в неукротимую, безудержную страсть, если на пути ее вырастут роковые препятствия. Для отца Франческо чувство вины и унижения поразило, словно порча, то прошлое, в котором он был столь бессознательно, блаженно счастлив. Он полагал, будто питается манной, но обнаружил, что вкушает яд. Сатана дурачил его, ведя за собой с завязанными глазами, и насмехался над его простодушием, а теперь издевался над его неволей. Теперь всевластная, могущественная сила внезапно подтолкнула его к краю пропасти, и у ног его разверзлась бездна позора! Он почувствовал, как его охватывает дрожь, и похолодел, когда это заметил. Еще один миг – и он осквернил бы этот чистый слух речами запретной страсти, и даже сейчас он с ужасом припоминал потрясенное и взволнованное выражение этих серьезных, доверчивых глаз, которые неизменно с благоговением взирали на него, как на Господа. Еще один миг – и он бы предал ту веру, которой учил ее, разрушил бы ее доверие к христианскому священству и, может быть, подверг бы опасности ее духовное спасение. Он вздохнул с облегчением, вспомнив о том, что не изменил себе, не упал в ее глазах, не покинул ту «горную крепость», где его влияние на нее было столь велико и где, по крайней мере, она всецело доверяла ему и почитала его. У него еще оставалось время собраться с силами, овладеть собой, вступить в мучительную борьбу, чтобы все исправить, но увы!.. как может бороться человек, чувствующий, что всем своим существом яростно противится велениям совести, что переживает самый нестерпимый внутренний разлад?