Агнесса из Сорренто

– Благодарю за сочувствие, дражайший брат. Помню, и я сострадал тебе, когда на целую неделю тебя посадили на хлеб и воду, вкушать которые тебя обязали с пола, стоя на коленях, пока все мы сидели за столом. Какое же блаженство должен испытывать тот, чью гордыню так сокрушают! Когда наш дорогой, благословенный настоятель впервые пришел к нам, ты был словно бык, не привыкший к ярму, но как же ты теперь переменился! Какой же мир снизошел, наверно, на твою душу! Как же ты его любишь!

– Думаю, мы любим его примерно в одинаковой мере, – отвечал отец Иоганнес, и все его смуглое, исхудалое лицо исказилось с трудом сдерживаемой злобой. – Труды его и усилия мы благословляем неустанно. Нечасто доброму пастырю попадается столь любящее стадо. Я слышал, что великий Пьер Абеляр не встретил такой благодарности. Его попытались отравить вином для причастия.

– Какая бессмыслица, какая нелепость! – поспешно перебил отец Ансельмо. – Как будто кровь Спасителя нашего можно обратить в яд!

– Брат, в этом нет никаких сомнений, – стал настаивать его собеседник тоном самым невинным и смиренным.

– Нет никаких сомнений в том, что кровь Христову можно обратить в яд? – переспросил другой, явно искренне ужаснувшись.

– Прискорбно вспоминать об этом, – произнес отец Иоганнес, – но в те дни, когда я был еще богохульным, нечестивым безбожником, я провел подобный опыт на собаке, и бедный пес издох через пять минут. Ах, брат мой, – добавил он, заметив, что тучный его товарищ не на шутку взволновался, – ты видишь перед собой самого закоренелого грешника! Иуда – праведник по сравнению со мной, однако таково торжество благодати, что я сделался недостойным членом этого благочестивейшего и блаженнейшего братства! Впрочем, я ежедневно приношу покаяние в грехах, облачаясь во власяницу и посыпая голову пеплом.

– Но, брат Иоганнес, неужели все так и было? Неужели так все и произошло? – осведомился ошеломленный отец Ансельмо. – Где же тогда наша вера?

– Неужели наша вера зиждется на человеческом разуме или на свидетельстве наших чувств, брат Ансельмо? Я не устаю благословлять Господа за то, что сумел достичь такого просветления, когда могу сказать: «Верую, ибо абсурдно»[50]. Да, брат мой, я точно знаю, что людей святой жизни, вроде нашего настоятеля, которые отказывались даже пригубить вино, как делают для услаждения утробы и духа своего миряне, безбожные злодеи иногда губили, отравив кубок с вином для причастия, – вот сколь свирепствует Сатана в нашей растленной душе!

– Не возьму в толк, к чему ты клонишь, – отвечал отец Ансельмо, по-прежнему озадаченный.

– Брат мой, – проговорил отец Иоганнес, – позволь недостойному грешнику напомнить, что тебе и не положено ни во что вникать; все, что требует от тебя наша святейшая религия, – это закрыть глаза и уверовать, а для духовных очей, во всем полагающихся на веру, все возможно.

– Кстати, говоря о делах мирских, – добавил он, устремляя на собеседника особенно многозначительный взгляд, – кто бы мог поверить, что ты соблюдаешь все посты нашего ордена и посты дополнительные, которые нашему блаженному настоятелю угодно было назначить нам, – а ты ведь наверняка неукоснительно их соблюдаешь? Глядя на тебя, циничный мирянин мог бы поклясться, что такая полнота и такой румянец – следствие обильных трапез и обильного же пития; но мы-то помним, что дети иудейские на пирах Навуходоносора отвергали изысканные яства, но все же не спали с тела[51].

При этом едком замечании, попавшем точно в цель, на лице отца Ансельмо отразились гнев и страх, и эта смена чувств не ускользнула от зоркого взгляда отца Иоганнеса, который продолжал:

– Я указал на тебя нашему святому отцу как на поразительный пример пользы воздержанности и умеренности, свидетельствующий о том, что в церкви еще не миновали дни чудес, как уверяют некоторые скептики. Он устремил на тебя взор и, кажется, принялся разглядывать тебя весьма внимательно. Не сомневаюсь, он, блаженный святой, окажет тебе честь, как следует разобрав твой случай и задав тебе ряд вопросов!

Отец Ансельмо беспокойно заерзал на скамье и украдкой покосился на собеседника, пытаясь понять, насколько ему известно истинное положение вещей, и отвечал совсем невпопад:

– До чего же запущен этот сад! Как же нам не хватает старого отца Анджело, который всегда следил за ним, подстригал и убирал! Наш настоятель слишком поглощен мыслями о небесном, чтобы помышлять о земных заботах, потому-то все так и получается.

Отец Иоганнес, поблескивая глазами, наблюдал за его попытками направить разговор в иное русло со скрытым злорадством, потом словно погрузился в созерцание и вдруг возобновил беседу именно там, где прервал ее, то есть вернувшись к столь неприятной отцу Ансельмо теме: