Агнец в львиной шкуре

Для большинства из них картины нашей далёкой планеты и жизнь её людей — яркая, наполненная творческим трудом, жадным познанием тайн природы и человеческой сущности, терпеливым совершенствованием себя и отважным продвижением вглубь вселенной, куда земляне несли торжество Добра — казались сказкой: прекрасной, но совершенно недоступной.

Кто-то при виде этих фильмов был пленен ранящей печалью, кто-то испытывал недоверие или недоумение, но всепланетный масштаб зрелища не давал усомниться в подлинности наших фильмов. К тому же, мы ничего не скрывали от них. Любые специальные постановки были бы здесь не допустимы, потому что недоверие и недоумение может быть разрешено только познанием. И только знающие люди могут выбирать свой путь.

Вот почему в глазах зрителей, смотревших наши фильмы и слушавших наши рассказы о Земле, постепенно разгорался огонь страстного желания перемен и в своей жизни. Это заставило меня увериться в правильности избранного нами пути, хотя некоторые мои соратники изначально сомневались в необходимости подобных демонстраций: «Не нарушим ли мы исторического развития, если попытаемся соединить разорванные путеводные нити?» — спрашивали они.

Но я отвечал им всегда одинаково: «Нет, мы способны исправить злонамеренно приостановленное течение исторического процесса, способны вернуть его к нормальному пути, дающему каждому человеку право на знание и красоту. И тем важнее было показать как можно больше, и как можно большему количеству людей, задавленных неустроенной повседневностью и страхом перед будущим».

Поглощённый этими мыслями, я брёл среди торговых рядов. Под ногами бегали чумазые, полуголые дети, занятые своими играми и не обращавшие никакого внимания на взрослых. Худые собаки вяло трусили вдоль прилавков в поисках пищи. К детскому гомону и собачьему лаю, добавлялись громкие призывные возгласы торговцев, раздававшиеся отовсюду:

— Господин! Господин! Купите сакана! Очень свежие сакана!

— Идите сюда! Возьмите моих хайже! Это лучшие хайже на всём Южном побережье!

— Тако! Тако! Свежие тако и кани! Покупайте! Скорее! Не пожалеете!

На прилавках лежали распластанные груды пёстрых головоногих, комки разноцветной, скользкой на вид слизи, и, похожие на тонких чёрных змей, рыбы. Большие плетёные корзины были доверху наполнены какими-то ракообразными гадами, напоминавшими длинноногих крабов. Они шевелили красными клешнями и выпучивали округлые глаза на бегавших неподалёку детей и собак, словно, удивлялись тому, почему они лежат здесь, на этом солнцепёке, среди непонятных им существ.

Для детей эти «крабы» были предметом особого внимания. Из любопытства и забавы ради, каждый пробегавший мимо ребёнок пытался ухватить такого «краба» за клешню и громко смеялся, когда тот прищемлял ему пальцы. А вот собаки опасливо сторонились этих жутковатых созданий, явно не видя в них лакомой добычи. Они довольствовались рыбьей требухой, сваленной в кучи поодаль, которую охотно и жадно поедали вместе с жуками и мухами.

Многие из торговцев и рыбаков знали нас с Девом в лицо. Они почтенно склонялись в приветственных поклонах при нашем появлении или одобрительно кивали нам вслед:

— Добрый день, Камал!

— Здоровья тебе, Камал! Долгих лет жизни!

— Удачи, тебе, Камал и твоим друзьям!

Я отвечал на их приветствия, пожимая руки или склоняясь в ответных поклонах, как здесь было принято.

Миновав рынок, мы с другом вышли на боковую улочку, ведшую на западную окраину города, где располагалась единственная больница. Здесь же находилась и школа, в которой по утрам шли занятия для детей, а ближе к вечеру собирались их родители и все желающие, чтобы послушать рассказы о Земле и поговорить «за жизнь» с землянами. Жаркие споры и дискуссии затягивались порой до поздней ночи, а то и до утра.

В тени под развесистыми деревьями прямо на траве сидели малыши лет десяти и заворожено слушали своего учителя — женщину-землянку средних лет, вдохновенно объяснявшую что-то своим ученикам. Она держала в руках толстую раскрытую книгу и, когда мы проходили мимо, до меня донеслись обрывки её фраз. Учительница рассказывала гивейским детям о добре и сострадании, о жизни без бед и вражды, о жизни, где каждый человек наполнен заботой о других, а вместе такие люди становятся дружной счастливой семьёй, бесстрашно устремляющейся к самым сказочным целям.

Её слова разбудили во мне острую, небывалую тоску. Впервые я отчётливо осознал, что отрезан от родины невообразимой бездной пространства, впервые мне невыносимо захотелось домой. Я снова почувствовал, как сильно устал, смертельно устал от всего: от борьбы, от постоянного напряжения всех сил, от этой планеты, даже от жизни. Эта тяжёлая усталость копилась во мне давно. Она порой накатывала на меня, отнимала уверенность в себе, вызывала апатию и тоску. Всякий раз мне удавалось собрать волю в кулак и отогнать её прочь от себя. Но с каждым разом это давалось мне всё тяжелее и тяжелее. Теперь я начал понимать мою Юли: её метания, её частую грусть по дому, её мучительные сомнения.