Айн Рэнд. Сто голосов

Нет. У нее всегда был свежий взгляд на предметы. Она могла выступить с таким заявлением: «Ровно в полдень? У этого фильма нет сюжета». Или она могла отправить Леонарда за редкой записью оперетты Имре Кальмана, невзирая на то, что та была произведена в коммунистической стране, руководствуясь тем, что эта музыка вдохновит его на работу, представляющую разновидность борьбы с тем врагом, которого олицетворяет собой коммунизм. Однако себе она подобных поступков не позволяла, ничто в этом духе не могло бы прийти в голову стороннице догматов и доктрин объективизма. Посему чего именно можно ожидать от нее, никогда не было заранее ясно.

Еще один пример: она считала, что Мохаммед Али может сыграть роль в киноверсии Атланта. Я был удивлен уже тем, что она обратила внимание на боксера. Вас удивит и то, чего она не любила. Например, ей нравилась музыка, которой на ТВ сопровождали рекламу сигарет «Вирджиния Слимс»[371]: «Ты прошла долгий путь, крошка, чтобы попасть туда, где ты сейчас…» Но когда ей сыграл эту пьесу знакомый, она была крайне разочарована тем, что музыка не обретает подлинного окончания, и последняя строчка повторяется, постепенно угасая. Этот род музыкального завершения, обыкновенный в поп-музыке, на ее взгляд, погубил всю композицию. Таким образом, она постоянно наделяла нас интеллектуальными и художественными откровениями, удивлявшими меня. Она ничего не сверяла с теориями объективизма, не проверяла предметы на соответствие догме. Она воспринимала предметы индуктивно и непосредственно.

Была ли Айн Рэнд терпеливым человеком?

По отношению к своей работе — невероятно терпеливым. Вспомните: эта женщина писала Атланта двенадцать лет — первоначально считая этот роман коротким. Много более коротким, чем Источник, на создание которого у нее ушло семь лет. Была ли она терпелива с людьми? Да. На мой взгляд, она была чрезвычайно терпеливым человеком, однако в тех случаях, когда ей казалось, что что-то не так, вспыхивала мгновенно. Не думаю, что в этом отношении можно назвать ее нетерпеливой. Она была решительна в суждениях, но проявляла чрезвычайное терпение в попытке растолковать нам свое мнение. Например, однажды я спросил ее: «Что плохого в принесении в жертву других ради себя самого? В чем ошибочность этой идеи?» После этого она пятнадцать минут втолковывала мне нюансы. Последующим вопросам уделялось такое же тщательное и подробное внимание. Она объясняла очень терпеливо. Она всегда очень старалась помочь собеседнику понять что-либо, потому что пылала страстью к идеям, и всегда реагировала на интерес, проявляемый к ним другими людьми.

Как насчет Айн Рэнд и гнева?

Однажды она сказала мне: «Если однажды я сделаюсь в общении с вами очень вежливой, спокойной и кроткой, пора волноваться… это значит, что я потеряла к вам всякое уважение. Если я сержусь на вас, так это потому, что ожидаю от вас большего, думаю о вас, по-прежнему уважаю. Но когда все это ушло, когда этого нет, когда мне скучно, когда я вежлива, это значит, что я потеряла к вам всякий интерес».

Однажды, на более поздней стадии наших отношений, она спросила: «Скажите, а вы не побаиваетесь меня?» Приходилось отвечать честно, и я сказал: «Есть немного». И она сказала: «Что ж, придется подарить вам кольцо Елизаветы». После чего спросила, знаю ли я историю о кольце Елизаветы, я ответил, что не знаю. Тогда она объяснила, что королева Елизавета Первая была романтически увлечена лордом Эссексом[372]. Здесь возникала некая сложность. Потому что она была королевой и, рассердившись, вполне могла отправить его на казнь; так что Елизавета дала ему свое кольцо и сказала: «Если мне случится разгневаться на тебя, пошли мне это кольцо, и я дарую тебе прощение». И Айн сказала мне: «Даю вам Елизаветино кольцо». В моем понимании это означало следующее: «Если мне случится осуждать вас или нападать на вас, напомните мне о моем обещании соблюдать вашу невиновность. Если я потеряю объективность, забывая о том, что вы заслужили в моих глазах, напомните мне про кольцо королевы». Это обещание позволило мне чувствовать себя более непринужденно.

Пришлось ли вам напомнить ей о кольце?

Нет. По правде говоря, мне не случилось даже вспомнить об этом.

А как было у Айн Рэнд со смехом?

Не помню, чтобы она самозабвенно и долго хохотала, однако я шутил, и она смеялась. Когда ты шутишь, то стараешься не смеяться, но когда она рассказывала что-то смешное, то смеялась сама.

Она особо любила одну фразу — кажется, она где-то подслушала ее: «Я великий почитатель простого американца… но не американки же?» Она чтила мужское достоинство.