Да. Он бывал у них в гостях очень часто. Не знаю, писал ли он книгу — это было вполне возможно, хотя бы сценарии — однако она помогала ему делать карьеру. Я кое-что печатала для него, наверно, брала рукопись с собой домой, перепечатывала дома и привозила ему на следующей неделе. Помню, однажды он подарил мне губную помаду, наверно, от Адриана. Платила за нее, скорее всего, сама Айн Рэнд.
По-моему, она давала ему советы, рецензировала написанное. В других случаях они просто разговаривали. Он приезжал к ним почти каждую неделю и оставался до утра понедельника.
Мне казалось, что она, скорее, была ему помощницей.
Он был симпатичным мужчиной. Наверно, на середине четвертого десятка[106]
, но мог быть и моложе. Симпатичный и хорошо сложенный мужчина. Я считала их близкими друзьями.Да, он был кудряв, но держал свою голову в порядке. Причесывался в стандартном стиле, но был кудрявым. Такой пригожий и хорошо сложенный молодец. Очень уравновешенный и не слишком эмоциональный. Я видела в нем скорее спортсмена, чем интеллектуала, — спортсмена, потому что он был атлетически сложен.
Иногда вместе с ними в кабинете, но не думаю, чтобы он проводил там весь вечер. Он ложился поздно, однако я не знаю, где он был и что делал.
Они были милы и сердечны друг с другом. Фрэнк O’Коннор говорил немного. Он делал свои замечания и отвечал на вопросы и все такое. При этом он не казался отстраненным и не проявлял признаков скуки.
Не помню, однако они обсуждали множество тем. Сами ужины затягивались надолго. Я даже думала, что это раздражает кухарку, которой хотелось закончить ужин, убрать со стола и оставить кухню. Иногда ужины заканчивались довольно поздно — в половине девятого, даже в девять. Она не могла подать следующее блюдо или десерт, пока ей не позвонят. Помнится, для этого на стене была устроена кнопка, и Фрэнку O’Коннору приходилось вставать и нажимать ее.
Разговоры на философские темы.
Я видела в ней добрую женщину, совсем не склонную к манипуляциям людьми, однако уверенную в своих убеждениях и в том, как нужно поступать и что делать. В своих убеждениях она была абсолютно искренней. Она обладала очень твердыми идеалами, и в этом плане я не заметила в ней никаких перемен. Я видела, что она из тех женщин, которые знают, чего хотят и куда надо идти, и умеют попасть туда, куда им надо… она знала, что нужно делать, чтобы достичь поставленной перед собой цели.
Не думаю, что она была человеком спокойным — однако уверенной точно была. Думаю, что она была очень переменчивой в своих чувствах и философии. Не взрывной или вспыльчивой, но полной чувства. Она была «страстной», так лучше всего сказать.
Мы пребывали в добром согласии. Она никогда не отчитывала меня, когда я делала ошибки при печати или при чтении корректуры или печатала не то слово, потому что не разобрала ее почерк, не знала его вообще и не сумела найти в словаре. Однако мне известно, что в то же самое время находившиеся в доме чернокожая кухарка, домоправительница и немка не любили ее. Не знаю, по какой причине.
Да. Но если она не была счастлива, это не проявлялось заметным для меня образом. Она находила счастье в своей работе, и, как мне кажется, работа эта продвигалась как надо. Она не была одинока, потому что рядом с ней был Фрэнк, и друзей у нее было ровно столько, сколько можно пожелать, и она могла общаться с ними по телефону, так что, на мой взгляд, она была счастлива. И поэтому я была удивлена, когда она так скоро уехала в Нью-Йорк.