Айсолтан из страны белого золота

а, выбравшись на ровную дорогу, несется так, что дух

замирает.

Теперь, когда дорога не причиняет больше

беспокойств Аннаку, он заводит разговор:

— Ну, Бегенч, что ты скажешь про Аннака? Кто

он будет, сокол или курица?

Бегенч по торжествующему лицу Аннака давно

уже понял, что тот возвратился с победой, и говорит:

— За кого же ты принимаешь наших колхозников:

цыплята они, что ли, чтобы следовать за курицей?

— Вот то-то и оно! Мне, видишь ты, даже по

положению курицей быть никак невозможно, и я ею,

если на то пошло, отродясь не был. Да. Ну,

короче, поговорили мы в облисполкоме и все вместе пошли

к секретарю обкома. Принял он нас. Начинает меня

расспрашивать о колхозных делах. Я рассказал.

Переходит к вопросам о моем личном житье-бытье. А у

меня нутро горит. «Что же это, — думаю, — когда же

он перейдет к воде?» А он все — как жена, да как

ребятишки, да через каждые три слова все о моем

здоровье беспокоится... Ну, ты знаешь мой характер:

не выдержал я, говорю: «Товарищ секретарь, мое

здоровье в самом что ни на есть цветущем состоянии,

только имеется у меня одна тяжелая болезнь,

измучила сна меня, собака, всю душу изгрызла».

Посмотрел сн на меня и смеется: «Как же так, товарищ

Аннак? Не понимаю я тебя: здоровье, сам говоришь,

у тебя отличное, а, между прочим, ты вроде как бы

при смерти?» Я, конечно, вижу, что не совсем удачно

Еыразился...

Дорога круто сворачивает вправо, и Бегенч,

воспользовавшись тем, что его собеседник на секунду

умолк, спрашивает:

— Аннак, а поближе к делу нельзя? О чем

договорились?

— Друг, не понукай! Добрый конь сам знает, где

рысью итти, а где шагом.

— Да я ничего...

— А ничьего, так не перебивай, не порти песню.

Ну, значит, говорю я ему: «У меня, товарищ секре-

тарь, болезнь особого рода. Моя болезнь — это вэда.

Мне вода нужна». А он улыбается, берет со стола

графин, наливает воды в стакан, подает мне «На, —

говорит, — товарищ Аннак, выпей газировки, остуди

сердце. А то ты даже раскраснелся весь». Я, конечно,

понимаю, что он со мной шутит, но сбить себя с

позиции не даю. «За газировку, — говорю, — спасибо,

но только ты и мой хлопчатник напои — вот тогда

я тебе двойное спасибо скажу». — «Да, — говорит

он, — хлопчатник... Знаю, знаю...» — и берет трубку.

«Соедините, — просит, — с Ашхабадом». Тут у меня,

поверишь ли, так сердце заколотилось, словно мне

сейчас в атаку итти. Соединили его быстро. Что ему

там говорили, я, понятно, не слышал, а вот что он

говорил— это мне было прямо, как мед. Потом положил

он трубку, обращается ко мне: «Ну, товарищ Аннак,

не горюй о воде. Воду дадут. До свиданья. Желаю

успеха». Я от радости так очумел, что даже спасибо

сказать позабыл.

— А все-таки ты у нас молодец,- товарищ башлык.

— То-то, друг. Видишь, не сплошал Аннак!

Машина идет по степи, и Бегенч зорко

вглядывается в даль, туда, где степь сливается с небом.

Вдруг, привстав на сиденье, он дергает Аннака за

рукав:

— Аннак, притормози-ка машину.

— А ну, что увидал? — спрашивает башлык.

Машина останавливается.

— Дай-ка мне бинокль. Где он у тебя? —говорит

Бегенч.

С минуту он смотрит в бинокль, потом передает

его Аннаку.

— На, погляди.

Аннак водит биноклем по степи и вдруг замирает.

— Эге! Вижу, вижу! — вскрикивает он. — Три

джейрана. Они нас уже приметили. Вон, видишь, как

насторожились.

Башлык приказывает шоферу:

— Ну, живо, живо держи свою баранку! Давай

сюда ружье. — Вытолкнув Бегенча из машины, он

пересаживается на заднее сиденье, кричит: — Теперь,

друг, нажимай!

Бегенч едва успевает вскочить в «газик». Машина

резко набирает скорость, расстояние между ней и

джейранами заметно сокращается. Три темные

пятнышка растут, они уже отчетливо видны.

Джейраны, почуяв опасность, тоже срываются

с места. Они скачут на восток, к пескам. Машина идет

наперерез. Аннак, сжимая в руках двустволку, кричит

на шофера:

— Ты не смотри на них! Смотри на дорогу!

Нажимай!

Машина летит по степи. Уже видно, как мелькают

в воздухе белые салфеточки — пятна на задних ногах

джейранов, под хвостом. Джейраны скачут, вытянув

шеи, держась близко друг к другу; тонкие ноги, как

тугие пружины, подбрасывают в воздух стройные

туловища, и кажется, что каждый скачок переносит их

сразу на двадцать шагов вперед. Но машина летит,

и расстояние продолжает уменьшаться. Она несется по

степи, подскакивая на буграх, почти отрываясь от

земли: кажется, что и она — дикое животное,

разъяренное азартом погони.

Ветер свистит у Бегенча в ушах. Уцепившись

руками за спинку переднего сиденья, пригнувшись к

шоферу, он упрашивает:

— Осторожнее! Разобьешь машину!

Но Аннак, напряженно сведя плечи, словно

готово

вясь к прыжку, впившись глазами в скачущих

джейранов, кричит, и его зычный бас далеко разносится по

степи:

— Давай! Давай!

Впереди уже видны барханы. Если только

джейраны уйдут в пески, они ускользнут от преследования,

и Аннак, поднимая двустволку к плечу, снова торопит

шофера:

— Нажимай же! Ну!

Джейраны подходят к краю барханов, но

расстояние между ними и машиной теперь не больше

пятидесяти шагов.

Аннак, не находя удобного положения для

прицела, кричит шоферу:

— Сворачивай! Боком ставь! Дай стрелять, будь

ты неладен!

Четыре выстрела гремят один за другим. Увидев,