Айсолтан из страны белого золота

А машина мчится и мчится по зеленой просеке, спускаясь порой в ложбины и вновь поднимаясь на пологие холмы. Снизу кажется, что там, на вершине холма, лес кончается и просека словно упирается в небо. Но машина легко идет вверх по склону, и Айсол-тан видит, что лес не кончается, а только разбегается в обе стороны от дороги, большим полукругом огибает широкую холмистую возвышенность и снова сходится далеко на горизонте, сливаясь в темную волнистую ленту. Лучи заходящего солнца золотятся на свежем жнивье; кое-где еще стоят невывезенные копны, зеленеют луга. Далеко справа показывается небольшое селение, бревенчатые дома под железными крышами окружены садами. По дороге, в облаках пыли, движется большое стадо коров. Пастух громко щелкает длинным кнутом, освобождает путь машине, сгоняя коров с дороги на жнивье. Машина замедляет ход. Айсолтан приподнимается и, обернувшись, машет пастуху рукой. Тот с изумлением смотрит на ее сверкающую серебряным острием тюбетейку, на смуглое лицо, обрамленное черными косами, и, покрутив головой, снова громко щелкает своим длинным кнутом.

Да, хороши, хороши русские леса и поля! Айсолтан кажется, что эта картина мирной жизни никогда не померкнет в ее памяти. Она провожает взглядом скрывающееся за поворотом селение. Машина огибает невысокий холм, на вершине которого небольшая рощица. У подножья холма деревянная ограда. Айсолтан различает большую каменную плиту, полускрытую под венками из живых цветов.

— Что это? — спрашивает она свою спутницу.

— Это памятник двум девушкам-партизанкам из здешнего села, замученным фашистами в сорок первом году неподалеку отсюда — на подступах к Москве.

Конечно, Айсолтан и раньше знала, что в сорок первом году фашисты подходили к Москве, она читала об этом, слышала от Чары и от Аннака, которые сражались с фашистами." Но сейчас сна с особой силой чувствует, в какой грозной опасности была Мо-сква. И этот памятник, на котором не вянут цветы, без слов говорит ей, с каким бесстрашием, с каким геройством защищали свою столицу, свою землю советские люди. Ничто не сломит их, никто не покорит!

"Советские люди, — думает Айсолтан, — навсегда изгнали врагов из пределов нашей родины и донесли знамя правды до Берлина, до Праги, до Будапешта. Тысячи, миллионы смелых и честных рук за рубежом подхватили знамя правды, знамя мира и справедливости, понесли его по всему миру, и нет такой силы, которая могла бы их остановить, повернуть вспять. Пусть беснуются поджигатели войны — мы их не боимся. Они катятся в бездну, а жизнь — за нас, история — за нас, будущее — за нас!"

Так думает Айсолтан — и так говорит в большом, ярко освещенном зале фабричного клуба. Она вспоминает все, что слышала на конференции и что передумала за эти дни. Потом она рассказывает текстильщицам о Туркменистане, о родном колхозе "Гёрельде", о хлопчатнике и о том, как она со своим звеном добилась высоких урожаев хлопка.

— Хлопчатник — это такое нежное, такое красивое и капризное растение, что сколько за ним ни ухаживай — все ему мало, как избалованному ребенку или своенравной невесте…

Айсолтан растерянно умолкает, поймав себя на том, что говорит о хлопке словами Бегенча. Ну, да кто же может об этом знать? И что тут худого, если она повторяет слова любимого? Но все-таки Айсолтан смущена, — хорошо, что этого никто не замечает. Текстильщицы дружно хлопают в ладоши и что-то кричат ей из глубины шумного зала. Айсолтан смущается еще больше, когда понимает, что они просят ее рассказать, за что она получила маленькую золотую звездочку, которая горит на ее красном шелковом платье, как живой огонек. Она говорит, сколько центнеров "белого золота" собрало ее звено в прошлом году с каждого гектара, но понимает, что этого объяснения еще недостаточно.

— Мы работали не покладая рук, — продолжает Айсолтан. — Мы всегда советовались с лучшими старыми хлопкоробами и агрономом, держали связь с опытной хлопководческой станцией.

Айсолтан рассказывает о работе колхозной опытной лаборатории, организованной по ее почину, о занятиях кружка, о новых книгах по агрономии, почвоведению и орошению, купленных ею в Москве для этого кружка, для себя и Бегенча, который также все время учится и руководит комсомольской организацией и наблюдает за поливами хлопчатника, — а это очень сложное дело, хлопотливое и ответственное, но он хорошо справляется с ним и поэтому его тоже наградили орденом Ленина…

— Бегенч… — Айсолтан опять умолкает, сгорая от смущения. Почему она все время повторяет это имя? — Бегенч! — почти шепчет она и вдруг поднимает голову и смело смотрит в зал. — Бегенч — это значит радость! — восклицает она. — Это любовь, это счастье работать на свободной советской земле, счастье учиться и жить в великой Советской стране, быть советским гражданином!

Какая буря рукоплесканий, восторженных криков и приветствий поднимается в зале! Девушки вскакивают с мест, подбегают к трибуне, тянутся к Айсолтан. Чинно сидевшие за столом президиума пожилые работницы, члены фабкома и парткома, сам директор — все встают, окружают Айсолтан, жмут ей руки.