Академик Г.А. Николаев. Среди людей живущий

Мама меня просила курить только при ней, но я никогда не курил. В детстве проявлялись черты снобизма, вызванные материальным благосостоянием отца, которого я был несправедливо лишен. Позднее мне просто стало противно вспоминать об этих настроениях. Мама их чувствовала, это ее огорчало. Революция дотла выжгла их, я благодарен ей за это.

Февральская революция застала меня в шестом классе гимназии. Я по-прежнему оставался первым учеником. На нашей квартире у Никитских ворот в Октябрьские дни мы пережили тяжелые моменты, находясь в центре обстрела.

С осени 1917 года продовольственное положение в Москве обострилось. Мы часто выезжали в Сочи, и мама решила, что на юге нам легче будет пережить трудную зиму. 18 ноября 1917 года мы выехали в Сочи.

Сочи был маленьким городком, тихим болотом. Вспоминается бурная жизнь Москвы периода 1914-1917 годов.

Мое поступление в гимназию совпало с началом Первой мировой войны. С первых месяцев войны мама начала работать в Москве в Пушкинско-Хамовническом лазарете. Она находилась с больными каждый день с 10 утра до 5 вечера. Быстро научилась бинтовать, делать несложные бактериологические анализы и стала старшей сестрой палаты. Солдаты ее любили, называли «наша голубка», «драгоценная сестрица». «Ты вся исполнена добра и благодатного рассудка», — так в письмах писали ей раненые. Во время войны уровень жизни в Москве постепенно снижался, события, происходившие при царском дворе и в министерствах Петербурга, будоражили всю страну. Все с восторгом восприняли весть об убийстве Распутина.

Февральскую революцию встретили восторженно. Ликование проходило по всему городу. Революцию называли бескровной.

Молниеносное возвышение и болтливость Керенского у большинства вызывали насмешку. Вспоминаю стихотворение:

«С бритою рожею Россией растерянной Правит не помазанник Божий, а присяжный поверенный».

После Февральской революции уровень жизни стал падать еще стремительней. Все жили в ожидании чего-то. Октябрьская революция явилась логическим завершением огромного количества предшествующих ошибок и неудач царского и Временного правительств.

Из бурного водоворота событий мы попадаем в захолустье. Как все маленькие города в тот период, Сочи находился далеко в стороне от генеральной ломки старой жизни. В Сочи я работал и еще раз работал. Я читал английскую, французскую, немецкую историю, философию, беллетристику, критику, хватался жадно за все: Эсхила, Софокла, Горация, Бокля, Рескина, Дарвина, Шекспира, Лонгфелло, Вольтера, Жан-Жака Руссо, Мольера, Шиллера, Гёте, Макиавелли, Мальтуса, Диккенса, Тольдемира, Золя, Гюго, Котляровского, Белинского, Шопенгауэра, Чехова, Достоевского, Полетова. А впоследствии «звуков небес заменить не могли мне скучные песни земли». Мама тоже много читала и по-прежнему глубже меня воспринимала прочитанное.

За два года я сдал экстерном экзамены за 6-8-й классы гимназии.

Несмотря на наш более чем скудный достаток, мама умудрялась дать мне возможность по разу в неделю получать консультации по математике и физике у преподавателей гимназии.

В Сочи у нас появились знакомые, которых я могу назвать сейчас осколками разбитого вдребезги, навек ушедшего в небытие прошлого мира. Родственники композитора Римского-Корсакова учили меня английскому языку (за это я качал им воду). Обедневшие аристократы, абсолютно неприспособленные к заработку, в глубокой старости в нищете закончили свое мирское существование в 30-х годах. Они жили по-соседству, и я часто бывал у них. Купцы Блиновы — я был дружен с пасынком Блинова Юрой, мы вместе учились. Блиновы в панике эмигрировали в 1920 году. Молодящаяся 40-летняя супруга главного врача санатория, маминого сослуживца, вела со мной разговоры на философские темы, также эмигрировала, кажется, в Сан-Ремо. Ее прощальными словами были: «Пишите по вечному адресу: Москва, Юлии Михайловне Рогаткиной-Ежиковой». И ряд других. Все они надеялись найти в Сочи убежище от мирских бурь, разразившихся над страной, и... не голодать. Но они ошиблись. Этому маленькому городку досталось, как и другим в трудные дни. Последующая судьба всех остальных, за исключением трагической судьбы Римских-Корсаковых, мне неизвестна. Мама со всеми поддерживала хорошие отношения, но дружна же по-настоящему она была только со своими сослуживцами: медицинской сестрой Е.К. Крюгер и зав. хозяйством — старушкой Л.А. Милеевой.

Мама любила все красивое, она по природе художник. Ее восхищают в равной мере пейзаж Кавказа, розы в Жаворонках, изящный переплет книги, сервированный со вкусом стол. Больше всего она любит цветы и детей, это красота жизни.

Восхищение красотой — это единственный пункт, по которому я не полностью соглашаюсь с ней, отдавая нередко предпочтение полезному.

Мама полна благородства, ей чужды обман, лесть, мелочность, тщеславие, зависть. Она любит и ищет в каждом человеке красивое и благородное, и с этим я соглашаюсь вполне.