Второй случай, о котором хотелось бы рассказать, произошел в 1989 году. Я был недавно назначен деканом факультета, а Г.А. Николаев уже сложил с себя полномочия ректора и заведовал кафедрой сварки. Мне было необходимо по какому-то поводу с ним посоветоваться, я позвонил ему с просьбой о встрече. В ответ услышал: «Через пять минут я буду у вас». Я долго пытался убедить Георгия Александровича, что сам приду к нему в кабинет, однако в телефонной трубке всегда доброжелательный голос приобрел металлические нотки. Пока я приходил в себя, в дверь моего кабинета постучали, и вошел Георгий Александрович. Он крепко пожал мне руку — у него всегда было крепкое рукопожатие — и сказал: «Никогда не делайте то, что вы пытались сделать. Вы начальник, вы более других заняты, поэтому подчиненных вызывайте к себе».
У Г.А. Николаева была хорошая, цепкая память. Кажется, после первого же разговора он запоминал имя и отчество своего собеседника навсегда. Хорошее впечатление о людях у него оставалось надолго, плохое он подвергал постоянному анализу. Г.А. Николаев часто повторял: «Бауманский — это особый мир, с помощью бауманцев можно сделать невероятное, надо только найти подход к людям. С теми же, кто активно противится бауманскому духу, надо расправляться быстро и решительно».
И сейчас, спустя почти двадцать лет после смерти Г.А. Николаева, я благодарю судьбу за то, что мне посчастливилось работать в родном Училище-Университете с Георгием Александровичем Николаевым.
Часть 4
Г.А. Николаев. Неопубликованное
Моя мама родилась в 1879 году. Отец ее — бывший офицер Владимир Алексеевич Мокрицкий, после 1905 года был сослан в Сибирь за революционную деятельность. По-видимому, в ссылке он и умер еще до 1917 года. Ее мать умерла от туберкулеза, когда маме был всего год. Годовалую Женечку выкормила кормилица, потом она жила у бабки, у тетки, а с 10 лет воспитывалась в Ставропольской гимназии-интернате. В 18 лет поступила на Московские педагогические женские курсы и окончила их в 20 лет.
Евгения Владимировна вышла замуж за помощника присяжного поверенного Александра Петровича Николаева. Спустя три года родился мальчик. Его назвали Георгием.
Брак мамы с отцом нельзя назвать счастливым. Через пять лет у мамы вспыхнул наследственный туберкулез. В Сочи в течение четырех месяцев его удалось затушить, но легкие навсегда остались слабыми.
Мой отец был стряпчим, после революции он работал в Наркомюрделе. В 1911 году Александр Петрович оставил семью. Это был удар для мамы. Материально мы от этого особенно не страдали. К тому времени отец уже стал известным московским адвокатом, зарабатывал много и хорошо обеспечивал меня.
С этого времени мы жили на Малой Бронной в квартире из четырех комнат. Одну комнату мы сдавали, а три занимали сами. У нас была замечательная домработница Поля Соколова, которая оставалась другом семьи в течение всей жизни, хотя прожила с нами всего 5 лет.
От меня в детстве скрывали, что отец женат вторично. Мама же сказала, что вся ее жизнь принадлежит сыну, и слово свое сдержала. Никакой личной жизни у нее никогда больше не было.
Жили мы тихо. У нас иногда бывали родственники: Борис и Андрей Калантаровы, Лева и Ира Гуаданини, Ваня, взятый из деревни на воспитание Наталией Ивановной Бочарниковой. Вот, пожалуй, и все.
Мама заставляла меня учиться и училась сама. Уже с 9 лет она мне читала повести Гоголя и Тургенева. С помощью преподавателей и сама обучала меня иностранным языкам. В 5 лет я уже свободно говорил по-французски, а с 8 лет — по-немецки. Музыке меня обучала моя тетя — сестра отца — Елена Петровна. Всем казалось, что я способен к музыке, и некоторые думали, что это станет моей профессией. Но в 12 лет я сам понял, что музыканта из меня не выйдет, и музыку забросил сразу и насовсем.
На лето мы ездили обычно в имение Гуаданини, в Тамбовскую губернию, на несколько недель, а потом в Сочи. Всегда жили в пансионе «Светлана». В Сочи я научился без устали плавать и бегать, и эти привычки сохранились.