Ахматова. «И я сказала: – Могу»

Ахматова выслушивает это и говорит: «Он написал стихи об обнаженном Прокофьеве? И вы осмелились мне это читать?!» Особенно если представить себе обнаженного Прокофьева, шарообразного. Но дело даже не в этом, Бог с ним, толстые люди имеют право на жизнь, но просто не надо писать стихи об обнаженном Прокофьеве. Ответом на безобразие всякое, на всякие бесчинства служит такая ахматовская позиция, и я очень это люблю.

– А разве эстрадная поэзия не с Северянина началась?

– Нет. Северянин появился позже и настоящим королем эстрады он стал, когда состоялся этот контекст. Порядок появления был такой: Маяковский, Ахматова, Северянин, Вертинский. Маяковский вообще стал королем эстрады очень рано, причем он разработал гениальный план. Еще никакого Северянина не было в помине, настоящие его концерты начинаются с 1913–1914 годов. И такой маркер, символ эстрадной славы, эстрадного счастья – это Сонька Шамардина. Когда Сонька Шамардина ушла от Маяковского к Северянину, тут как бы слава переместилась. На самом деле триумф Северянина пришелся на 1913–1914 годы, а Маяковский начал скандалить на эстраде еще в 1912-м, 19-летним, со своих поездок с Бурлюком. В 1913 году уже о нем начал писать Чуковский, который очень хорошо понимал в эстраде. У них был разработан замечательный план. Сначала Чуковский читал лекцию о футуристах, в которой немного поругивал Маяковского, мол, зачем эта желтая кофта. Тогда в желтой кофте поднимался Маяковский из задних рядов и начинал очень убедительно громить Чуковского: «Все эти Чуковские, эти Измайловы, которые идут у нас в обозе, которые примазались к нашей славе, которые клеят на нас ярлычишки из прошлого, тогда как мы люди из будущего!» И никто не знал, что желтая кофта пронесена внутрь Политехнического Чуковским и само это выступление между ними давно оговорено. Маяковского в кофте не пускали, Чуковский мирно ее проносил, потом на лестнице ему передавали, потом выходил Маяк – башли пополам. Все, включая «башли пополам», – это абсолютно правильный подход к эстрадному скандалу. Другое дело, что однажды этот номер не сплясал, что называется, потому что именно после этого выступления (уже это было в Петербурге) Чуковский Соньке Шамардиной, за которой он тогда ухлестывал, сказал: «Я вам покажу живого Маяковского». И после того, как она увидела живого Маяковского, Чуковский перестал ее интересовать немедленно. Чуковский понуро ей сказал: «Ну конечно, критик всегда проигрывает поэту». А Маяковскому он перед этим сказал: «Владимир Владимирович, с этой девушкой осторожней, я знаком с ее родителями». Но тем не менее Маяковский не был особенно осторожен, он принялся ею овладевать непосредственно в пролетке, видя, как она на него смотрит. Она заколотила в спину извозчику, соскочила, и только после этого он смирился, поняв, что девушка решительная и штурм не пройдет. Я все это рассказываю для того, чтобы как-то пояснить эстрадность всей природы происходящего тогда в искусстве. Эстрадность не плоха, потому что, во-первых, действительно, поэзия становится частью жизни. Во-вторых, во всем мире поэзия становилась эстрадной. Почему-то, когда Карл Сэндберг пел свои стихи в Чикаго под гитару и выпускал тогда же записи их, с 30-х по 50-е годы, это не воспринималось в Америке как сенсация. Да, приехал Сэндберг, поиграл на гитаре, попел. Когда у нас вышел с гитарой Окуджава, все заговорили: «Осторожно: пошлость!» Ну что такого? Поэзия всегда жила на эстраде, французский шансон вывел ее туда. Гастон Монтегюс, между прочим, был любимым поэтом Ленина.

«Привет, привет тебе,

Привет, Семнадцатый стрелковый!»

Поэзия должна выходить на эстраду, поэтому когда меня за поэтические фельетоны для «Новой газеты» корят, что «утром в газете, а вечером в куплете», я отвечаю: «А что в этом плохого, ребята? Просто вы этого не умеете». Я умею и про розочку, и про козочку, если надо. Давид Самойлов любил воспроизводить монолог одного ашуга, которого ему пришлось переводить: «Я могу делать стихи лирицки, могу политицки». Так вот, я могу «лирицки», могу «политицки», а критикуют меня обычно те, которые вообще ничего не умеют, поэтому мне не обидно.

– Что вы можете сказать об отношении Ахматовой к акмеизму? Когда она отходит уже от этого направления?