Алая река

Если отец, пообещав прийти, не появлялся, Кейси воспринимала это как трагедию. Когда он держал слово – ходила за ним по пятам, задыхающейся от волнения скороговоркой рассказывала о своем, жаждала внимания. Я вела себя сдержанно; я просто наблюдала.

Помню, как мы пообщались в последний раз. Отец повел нас в зоопарк. Прежде мы в зоопарке не были, очень ждали этого события. Точнее, Кейси ждала. За несколько недель покой потеряла. Я ей говорила: не раскатывай губу.

В назначенный день отец, как ни странно, появился, но при нем был пейджер, и на этот пейджер поминутно поступали сообщения, которые явно его нервировали. Мы проскочили вольер с жирафами, мельком взглянули на горилл, и отец выдал, что ему пора.

– Но мы же только пришли! – вспылила Кейси. – Мы даже черепах не видели!

Отец смутился.

Зачем Кейси сдались именно черепахи, я отлично знала. Соседский мальчик, Джимми Донахи, дразнил мою сестру – мол, такая большая, а черепах не видала! Ему доставляло удовольствие, что Кейси вспыхивает и бросается на него с кулаками. С чего у них там началось, не помню, но сестре непременно нужно было увидеть черепаху.

– Кейси, да я даже не в курсах, есть у них тут черепахи или нету! – Отец досадливо поморщился.

– Должны быть! – воскликнула Кейси. – Должны!

Он огляделся.

– Ну и где они? На указателе не написано. Всё, нам пора на выход.

Пейджер у него буквально надрывался.

Домой мы ехали в молчании. Я пустила Кейси на переднее сиденье.

Ба открыла дверь, поджала губы, всем своим видом говоря: «Что и требовалось доказать».

– Быстро же вы справились, – бросила она, вроде даже довольная.

* * *

Через неделю нам доставили посылку – две мягкие игрушки. Черепаха для Кейси, горилла для меня. Гориллу я почти сразу потеряла. А Кейси носилась со своей черепахой, даже в школу ее таскала. Может, черепаха и до сих пор у нее цела.

С того дня об отце я не слышала. Ба вела себя так, будто и ей неизвестно, куда он пропал. Регулярно повторяла: она бы, дескать, в суд подала на алименты, да ни времени, ни денег нету. «Кручусь, – говорила Ба, – как белка в колесе, чтоб дом удержать; а с этого подзаборника что возьмешь? И судиться не стоит ради его грошей».

Чуть повзрослев, мы сами избегали заговаривать об отце. Знали: если уж Ба заведется, ее не остановишь. Правда, до нас доходили слухи – соседи и родственники старались. Отец-де осел в Уилмингтоне, забрюхатил очередную. Нет, сразу двух. У него уже шестеро спиногрызов. Посадили его. И наконец: помер он.

Я бросилась «гуглить» коренного филадельфийца Дэниела Фитцпатрика. Действительно, обнаружила сообщение о смерти. Год рождения совпадал, а дату рождения я никогда и не знала. Спрашивать Ба сочла рискованным. Тем более что и ей эта дата могла быть неизвестна. Словом, я решила для себя: мой отец мертв.

От Кейси я это скрыла. Честно пыталась сообщить, и не один раз, но мне не хватало духу. Насколько я понимала, отец в жизни Кейси был этаким маячком – одним из очень немногих. Светил во тьме, пусть и слабо; внушал надежду. Иными словами, держал Кейси на плаву. Узнает сестра о его смерти – к чему ей тогда стремиться, ради кого стараться? Короче, не могла я этот маяк погасить.

* * *

Навигационная система приводит меня к двухквартирному дому напротив кладбища Ривервью. Дом в неплохом состоянии, опрятный. Оба входа украшены рождественской символикой. На правой половине, где, судя по всему, и живет отец, замечаю в окне, на подоконнике, электрические светильнички в виде свечей, а на крыльце – пластиковую елочку. Уже семь вечера; кажется, что тьма длится многие часы.

Паркуюсь в пятидесяти футах от дома. Едва гаснут фары, дорога тонет во мраке. Фонари на улице отсутствуют, свет поступает только из окон домов, да еще – совсем слабый – от рождественских гирлянд.

Некоторое время сижу в темной машине. Оглядываюсь на дом. Отворачиваюсь.

Вот может здесь жить мой отец – или не может? Ривер-драйв, 1025В – этот адрес ну никак не соотносится с великовозрастным разгильдяем из моих воспоминаний.

Наконец, минут через пять, вылезаю из машины. Осторожно, почти неслышно закрываю дверцу. Пробираюсь по наледи, оскальзываюсь – и в это мгновение особенно остро чувствую тьму и близость кладбища. Поневоле ускоряю шаг.

У крыльца четыре ступени. Звоню в дверной звонок, пячусь. Сколько раз я вот так стояла у чужих дверей, за которыми меня совершенно не ждали… По привычке держу руки по швам, раскрытыми ладонями к тому, кто выйдет на звонок.

В окне справа некое шевеление. Приподнимается и снова падает занавеска.

Секундой позже дверь открывает девочка-подросток. Тощенькая кудрявая брюнетка в очках. Первое впечатление о ней – этакий книжный червячок, паникующий перед чужими.

Девочка оглядывает меня с ног до головы. Молчит. Ждет, чтобы я первая заговорила.

– Привет. Извини за вторжение. Я только хотела узнать – Дэниел Фитцпатрик здесь живет?

Девочка хмурится. Колеблется. По лицу видно – напряглась.

– Не бойся меня.

Ей, наверное, не больше четырнадцати.

– Я не по делу. Просто хотела с ним поговорить. Если он здесь.

Я не говорю «если он жив», но фраза вертится на языке.