Александр Блок

Сердце, слышишьЛегкий шагЗа собой?Сердце, видишь:Кто-то подал знак,Тайный знак рукой?Ты ли? Ты ли?Вьюги плыли,Лунный серп застыл…

И конец:

Чтоб лететь стрелой звенящейВ пропасть черных звезд!

В стихотворении «Прочь» — четырехстопные хореи чередуются с двухстопными:

И струит мое весельеДва луча.То горят и дремлют маки

Злых очей.

Резкие срывы смягчены в стихотворении «И опять снега», где четырехстопные строки завершаются одной трехстопной:

И вдали, вдали, вдали,Между небом и землейВеселится смерть.

Еще большая стремительность достигается соединением хорея с анапестом. В изумительном стихотворении «Ее песни» страстные, угрожающие слова звучат колдовскими заклинаниями:

Рукавом моих метелейЗадушу.Серебром моих веселийОглушу.На воздушной каруселиЗакружу.Пряжей спутанной куделиОбовью.Легкой брагой снежных хмелейНапою.

Но настоящее чудо ритма — стихотворение «Настигнутый метелью»; первая часть его написана тоническим стихом, напряженным, неровным, дрожащим от волнения.

В небе вспыхнули темные очиТак ясно!И я позабыл приметыСтраны прекрасной —В блеске твоем, комета!В блеске твоем, среброснежная ночь!И вдруг ритм ломается и врываются песенные хореи:И неслись опустошающиеНепомерные года,Словно сердце застывающееЗакатилось навсегда.

Эти гипердактилические рифмы (опустошающие-застывающие) — останавливают разгон стиха; кажется, что они повисают в пустоте.

Ритмика «Снежной маски» — узор необычайной сложности и утонченности; она еще ждет своего исследователя.

В цикле «Фаина» кружение вьюги замедляется; плясовые хореи сменяются тяжелыми ямбами, патетическими анапестами, равновесными амфибрахиями. Ритмическая ткань меняется так резко, что мы сразу чувствуем переход в другой мир. Полет «в сфере метелей» кончается спуском на землю. Тени, проносившиеся в звездной бездне, превращаются в человеческие образы: перед нами поэт и его возлюбленная:

И я провел безумный годУ шлейфа черного. За муки,

За дни терзаний и невзгодМоих волос касались руки,Смотрели темные глаза,Дышала синяя гроза…

Его «нерадостная страсть» перешла за третью стражу: он лежит у ее ног в темной зале; в камине догорел огонь; она уходит; звенит вдали захлопнувшаяся дверь; он не выдерживает, бежит за ней; настигает ее в неверном свете переулка…

И, словно в бездну, в лоно ночиВступаем мы. Подъем наш крут…И бред. И мрак. Сияют очи.На плечи волосы текут.……………….Да! С нами ночь! И новой властьюДневная ночь объемлет нас,Чтобы мучительною страстьюДень обессиленный погас…

Но она— «неверная», «коварная». Он встречает ее у входа, говорит ей несвязные речи, но она вырывается от него и «ускользающей птицей» летит в ненастье и мрак. Вся жизнь его — пытка страстью и отчаянием:

Перехожу от казни к казниШирокой полосой огня.

Ты только невозможным дразнишь,Немыслимым томишь меня.

Он идет за ней «робкой тенью», таится «рабом безумным и покорным». Он не боится ее оскорбительного презрения, ее бича:

Что быть бесстрастным? Что — крылатым?Сто раз бичуй и укори,Чтоб только быть на миг проклятымС тобой — в огне ночной зари.

Рабство страсти, унижение побежденного. И, как Земфира в «Цыганах», Фаина поет ему насмешливо и нагло:

Эй, берегись! Я вся — змея!Смотри: я миг была твоя,И бросила тебя!Ты мне постыл!Иди же прочь!С другим я буду эту ночь!Ищи свою жену!Ступай, она разгонит грусть,Ласкает пусть, целует пусть,Ступай — бичом хлестну!