Читаем Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1 полностью

по полу. Лицо его делалось при чтении соответствующим

голосу: оно окаменевало и становилось строже, худее,

очерченное тенями. Лишь потом я оценил своеобразную

прелесть этого чтения, где ритм стиха, окованный мет­

ром голоса, получает особую, сдержанную, аполлиниче-

скую упругость 65. Бальмонт, читая стихи, как бы при­

говаривает при этом: «Вот же вам, вот же в а м , — берите,

ругайте или боготворите, — мне все равно, разумеется,

вы боготворите, но я к этому привык». Брюсов чтением

как бы подает каждую строчку на стол, как отлично

сервированное жестом интонации блюдо. Читал в те годы

он клокочущим голосом, хрипло-гортанным, переходя­

щим в странное воркование с выговором, не различа­

ющим «т» от «к» (например — математити, вместо —

математики). Я в те годы непроизвольно пел свои сти­

хи, сбиваясь на цыганский романс, с длительными пау­

зами, повышениями и понижениями голоса. А. А. шел

по строчкам поступью командора, как бы приговаривая:

«Да, да, да... все это есть, есть, есть... что написано, то

написано, а я не знаю, что это». Помню, как удивило

меня его чтение. К концу вечера мы разбились: часть

гостей, посолиднее, осталась в столовой, где К. Д. Баль­

монт читал еще ряд своих стихотворений, а мы, моло­

дежь, ушли в мой кабинет, где выражали свою любовь

и восхищение перед стихами А. А. Это восхищение было

неподдельное. Некоторые из собравшихся два года уже

знали и ценили его поэзию в ее доисторическую эпоху.

Помнится, А. А. в этот вечер ближе сошелся с

А. С. Петровским, В. В. Владимировым и Эллисом, к ко­

торому скоро он стал относиться двойственно, с некото­

рой опаской, инстинктивно чувствуя в нем совершенно

иной стиль и такое же отношение к себе, что впослед­

ствии и обнаружилось. С К. Д. Бальмонтом, насколько

помню, у А. А. ничего не вышло: они прошли мимо

254

друг друга в ту пору, К. Д. Бальмонт с ему свойствен­

ным надменством испанского гранда, А. А. с холодной

независимостью. Кажется, А. А. не понравился Бальмон­

ту в этот вечер 66.

В эти числа мы все собрались в годовщину смерти

супругов Соловьевых в Новодевичьем монастыре и от­

стояли обедню в розовом монастырском соборе *. Пел

хор молодых монахинь. Я невольно вспоминал и свои чая­

ния девятьсот первого года, и те настроения от монасты­

ря, которые отразились в моей «Симфонии», и Влад. Со­

ловьева, могилу которого мы посетили в этот день, и

«Предчувствую Т е б я . . . » , — то, что для А. А. было шах-

матовскими зорями, для меня было зарей за монастырем.

И вот, быть с А. А. в «моем» месте было для меня выс­

шей радостью: мы встречались тут в «моем», как в ско­

ром времени встретились в «мире зорь» А. А., в Шахма­

тове. Эти минуты в монастыре с А. А. запомнились мне

(как посвящение мной А. А. в мое заревое прошлое).

Был, если память мне не изменяет, мягкий, матовый

январский денек. Снежило. После мы с А. А., Л. Д.

и Эллисом почему-то попали на квартиру В. С. Поповой

(урожд. Соловьевой) и пили вино. Разговор перешел

от прошлого к настоящему, от настоящего к будущему.

Эллис, исступленный и бледный, с лицом, налезающим

на А. А., с кровавыми губами и нестерпимо блестящими

зеленоватыми глазками, одной рукой схватывал его за

сюртук, а другой размахивал и крутил свои усики и бо­

родку, обдавая А. А. потоком своих мыслей об «Арго»,

о Брюсове, Бодлере и, кажется, Данте.

Сухость и страстность, неутоленный блеск мыслей и

вместе с тем фанатическая стремительность всех эллисов-

ских парадоксов, всегда красивых, но каких-то средневе­

ковых... Эллис желал спаять Данте, Бодлера, Савонаролу.

Весь он двоился в двух линиях культуры: католичество,

чуть ли не иезуитизм — одна линия его тогдашней мыс­

ли; кошмары в духе Брегеля, Босха, переплетаемые

с химерами Notre-Dame, Эдгара По и Бодлера — другая

его линия. В пересечении, в схватке этих, одинаково

А. А. чуждых, линий был весь Эллис. Его символизм

* Впоследствии этот собор неудачно перекрасили в белый

цвет, но для меня он остается тем же, розовым. Золотые закаты

мая девятьсот первого года и розовый этот собор сливаются в

моем представлении в розово-золотую атмосферу наших чаяний.

( Примеч. А. Белого. )

255

начинался отсюда, а Золотое руно было лишь далекой

утопией, для которой и был построен Эллисом «Арго».

Все это выступало особенно неуместно, настойчиво в раз­

говоре с А. А., и хотя все это было прикрыто пафосом

и форсированным боевым оптимизмом, но все это было

А. А. одинаково чуждо: и взвинченная манифестация

символа, и скрытая иод ним бескровная черствость, схо­

ластика католического монаха (Эллис принял впослед­

ствии монашество), и чувственность казней и пыток,

которыми угрожал Эллис того времени врагам «аргонавти-

ческого движения», т. е. главным образом Брюсову, кото­

рого верным Ричардом он стал через три года. Мне

запомнились в этой квартире у В. С. Поповой почему-то

А. А. и Эллис: лихорадочно-холодный Эллис со своими

красными губами и зеленовато-мертвенным лицом и жиз­

ненный, медленный, корректный А. А. с загаром луче­

з а р н о с т и , — так они не походили друг на друга. И А. А.

сидел измученный разговорами, слегка позеленевший,

Перейти на страницу:

Все книги серии Серия литературных мемуаров

Ставка — жизнь.  Владимир Маяковский и его круг.
Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг.

Ни один писатель не был столь неразрывно связан с русской революцией, как Владимир Маяковский. В борьбе за новое общество принимало участие целое поколение людей, выросших на всепоглощающей идее революции. К этому поколению принадлежали Лили и Осип Брик. Невозможно говорить о Маяковском, не говоря о них, и наоборот. В 20-е годы союз Брики — Маяковский стал воплощением политического и эстетического авангарда — и новой авангардистской морали. Маяковский был первом поэтом революции, Осип — одним из ведущих идеологов в сфере культуры, а Лили с ее эмансипированными взглядами на любовь — символом современной женщины.Книга Б. Янгфельдта рассказывает не только об этом овеянном легендами любовном и дружеском союзе, но и о других людях, окружавших Маяковского, чьи судьбы были неразрывно связаны с той героической и трагической эпохой. Она рассказывает о водовороте политических, литературных и личных страстей, который для многих из них оказался гибельным. В книге, проиллюстрированной большим количеством редких фотографий, использованы не известные до сих пор документы из личного архива Л. Ю. Брик и архива британской госбезопасности.

Бенгт Янгфельдт

Биографии и Мемуары / Публицистика / Языкознание / Образование и наука / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии