Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

«Гриф», где особенно мучительно переживалась нестрои-

ца тогдашних московских собраний. Были: А. А., я, Эл­

лис, Батюшков, Эртель, молодые «грифские» поэты, ка-

260

кие-то барышни в стиле «нуво». Произошел явный «ба­

лаганчик» от искусственности одних, смехотворного

пафоса других, грубости и нечуткости третьих. Молодые

декаденты желали подладиться к «мистикам», А. Блоку

и А. Белому, теософы желали показать, что и они «де­

каденты», Эллис бил всех по голове Бодлером, и при

этом ему казалось, что все с ним согласны. Батюшков

и Эртель, впавши в мистический экстаз, к часу ночи,

заявили: первый — что грядет новый учитель, а вто­

рой — что мы «теургией» расплавим мир, что в этом

смысле вся Москва охвачена пламенем. Это было уже

сценой из «Балаганчика».

Тогда некий присяжный поверенный, равно дале­

кий от искусства, теософии и мистики, громким басом

воскликнул, представляясь, что и он чем-то охвачен:

«Господа, стол трясется...» *67

А. А., любезно светский, стал темнеть, каменеть.

Я почувствовал свою обычную боль от того, что все «не

так». Кроме того, мне было перед А. А. невыразимо

стыдно за москвичей (каждый в отдельности был ведь

и чуток, и тонок, а коллектив из каждого извлекал толь­

ко фальшивые звуки). Было больно и потому, что А. А.

имел двоякую атмосферу: атмосферу той тишины и глу­

бины, из которой веял розовый воздух, и атмосферу

жути, испуга и безнадежности, которая начинала дей­

ствовать вокруг него, когда он темнел и каменел.

В атмосфере, распространяемой им в такую минуту, ка­

залось, что все, все, все светлое погибло без остатка,

сгорело, провалилось в бездонную ночь. От этого мне

делалось особенно больно. Наконец, я видел, что «Бала­

ганчик» сердит Л. Д. и мучает Н. И. Петровскую, мучает

ее лично, мучает ее и за А. А., и за меня. Так каждый

из нас думал о другом, что он, другой, думает. Помню,

что А. А. вдруг вышел из своей оцепененности и с не­

обыкновенной, только ему свойственной мягкой жалостью

и любовью посмотрел на Н. И. Петровскую и стал вдруг

как-то активен. Так, когда мы предчувствуем горе, мы

сумрачны, а когда оно разразится, то лучшим из нас не-

* Через семь месяцев в этой квартире начались сильные ме­

диумические явления, и объявился спиритический кружок, в ко­

тором, если не ошибаюсь, приняли участие Н. И. Петровская,

С. А. Соколов, А. А. Ланг, Компов, Ребиков, В. Я. Брюсов. Спириты

были нам не интересны и казались просто нечистоплотными.

( Примеч. А. Белого. )

261

когда горевать: они спешат пособить горю. А. А. некогда

было, в этот вечер, отдаваться своей боли от нестроицы

всего этого безобразного вечера. Он спешил помочь мне,

действительно переживающему в этот вечер начало ката­

строфы всех былых чаяний о новой «орхестре», о но­

вой коммуне братски настроенных душ. Помню, когда мы

втроем вышли от «грифов» — А. А., Л. Д. и я (я про­

вожал их до Спиридоновки), мы говорили о вечере: Л. Д.

сердилась, а А. А. своими неуловимо нежными словами,

короткими фразами, улыбкой, переходящей в грустно-

юмористическую, буквально отходил меня. В этом внима­

нии к моему миру, ему во многом чуждому, сказалось

столько доброты, столько конкретной сердечности, наблю­

дательности, подлинного христианского братства, что,

чем более вникаю, тем более склоняю голову перед ним.

И как я был эгоистичен в то время: я видел лишь свои

идеалы, чувствовал лишь свою боль. А. А. я любил,

но из своего мира мыслей. Я видел его в «моем» и

не видел его в «его» собственном мире, где были свои

боли, свои тяготы и, быть может, гораздо более глубокие

сомнения. О, да; в отношениях между нами двоими я был

всегда эгоистом... Я приходил во второй половине москов­

ского месяца к Блокам чуть ли не каждый день, усажи­

вался в кресла и жаловался на свои неудачи и разочаро­

вания, читал стихи, высказывал свои упования. А. А,

молча посиживал рядом со мной, склонив свою кудря­

вую голову, отряхивая пепел своей папиросы и сопро­

вождая меня всюду в орнаментах моего духовного мира:

ну, конечно, он был старше, жизненно мудрее меня.

Л. Д. посиживала у окна или наливала чаю. Так создал­

ся тогда своеобразный уют между нами троими. Стран­

но, на темы, связанные с Прекрасной Дамой, мы вовсе

не говорили в то время. Теократическая горячка, кото­

рую вносил в наше общение С. М. Соловьев, оборвалась

с его болезнью (он заболел скарлатиной). Мы мало гово­

рили и о литературе. Изумительно, что мы, оба любящие

литературу, оба поэты, почти не говорили о поэтах,

я даже не представлял себе ясно литературных вку­

сов А. А.

Мы говорили и о простом, близком, нашем, чело­

веческом. И это простое, близкое и человеческое А. А.

мне освещал своей глубинной мудростью: не мудростью

теорий, вопросов философии, а мудростью простых жиз­

ненных слов, или мы говорили на общие, я бы сказал,

262

«вольфильские» 68 темы уже тогда, в те годы. Из всех

наших разговоров о литературе мне запомнился лишь

один: я удивлялся изысканности брюсовских рифм, уди­

влялся, что А. А. не придает рифмам того значения, ко­

торое придавали мы с С. М., что он менее нас увлека­

ется Брюсовым, не считает С. М. Соловьева за поэта