уменьшилось. Сегодня в студию, кроме меня, никто не
пришел.
Я уныло бродил по серой промозглой комнате. Тоскли
во глядеть на высокие стулья, аккуратно расставленные
вдоль обширного стола. Кожа со стульев давно ободрана,
торчат пружинки, мочала, клочки холста. Зеленое сукно
со стола тоже содрано, и стол такой, словно на него бро
шена большая ветхая промокашка, вся в зеленых черни
лах 1.
На столе ведомость для лекторов. Среди них —
А. Блок.
В дни, когда по расписанию Блок должен читать лек
цию, я повторяю его стихи, которые давно знаю наизусть.
Меня считают недурным «декламатором». Ах, если б уда
лось продекламировать ему какое-либо, хоть самое кро¬
шечное стихотворение! Но где там! Не хватает смелости.
И к тому же Блок стал появляться редко: говорят, при
хварывает.
Невысокий человек медленно идет по коридору. В ру
ках у него тонкое пальто, с плеча свисает кашне. Я мгно
венно узнаю его: по шаткому биению своего сердца. Блок!
Кажется по выражению его сухого, темного и несколько
надменного лица, что его терзает большая скрытая
мысль, которую ему хочется высказать именно сегодня.
«Какая жалость: нет слушателей!» — думаю я.
— Никого? — говорит Блок, оглядывая комнату.
— В о с с т а н и е , — отвечаю я извиняюще.
— А вы?
— Я секретарь студии.
— И слушатель?
Он глядит на меня задумчиво, и взор его говорит:
«Это хорошо, что вы остались на посту поэзии. Поэзия,
дорогой мой, не менее важна, чем склады с порохом, на
пример».
И он вдруг спрашивает:
— Разрешите прочесть лекцию вам?
403
Я важно сажусь на другой конец стола; пространство
между нами, кажется мне, еще более увеличивает силу
того события, которое происходит.
Блок раскрывает записки и читает медленно, не спе
ша, постепенно разгораясь. Он читает о французских ро
мантиках, и каждое слово его говорит: «Они были пре
красны, несомненно, но разве мы с вами, мой молодой
слушатель, менее прекрасны? Мы, вот здесь сидящие, в
холодной сырой комнате, за тусклыми, несколько лет не
мытыми стеклами?»
Я киваю головой каждому его слову и про себя гово
рю: «Мы с вами достойны звания людей!» Он мне возра
жает: «Но разве мы одни? Нас множество, мой молодой
друг!» И я покорно ему отвечаю: «Да, нас множество.
Мы т р у д и м с я » . — «И ведь правда, какой у нас отличный,
прозрачно прекрасный труд! И как я люблю его. А вы?»
По расписанию Блок должен был читать час.
Через сорок минут после начала он позволил себе
немножко передохнуть. Отодвинув в сторону записки, он,
поеживаясь, поднялся.
— Однако у вас тут холодновато.
— И сыро.
Он читал еще сорок пять минут. Я заметил, что чер¬
нила в нашей чернильнице замерзли. Как же будет рас¬
писываться Блок? Взяв чернильницу в руки, я отогрел
чернила. Блок расписался в ведомости, и я был очень
доволен, что чернил на его перо собралось достаточно.
Блок, молча пожав мою руку, медленным шагом покинул
комнату.
Вскоре после Блока поспешно вбежал критик Клейн-
борт, в свое время довольно известный.
— Никого? — спросил он.
— Н и к о г о , — ответил я и тут же добавил не без гор
дости: — Только что Александр Блок мне одному прочел
лекцию о французских романтиках.
— Ну, он читает о романтиках, а я вам о рус
ском реализме. Будем-ка реалистами. Давайте ведо
мость! — Он расписался и, возвращая мне ведомость,
сказал: — А там, где стоит час, поставьте, что я вам чи
тал два часа. Не все ли равно? Во время восстания, если
я вам и двадцать часов подряд буду читать о реализме,
вы ничего не поймете.
...Блок, Горький, Есенин, Кончаловский — какие учите
ля и спутники гибкого и грозного мужества наших дней!
404
БОРИС ПАСТЕРНАК
ИЗ ОЧЕРКА «ЛЮДИ И ПОЛОЖЕНИЯ»
Я имел случай и счастье знать многих старших поэ
тов, живших в Москве — Брюсова, Андрея Белого, Хода
севича, Вячеслава Иванова, Балтрушайтиса. Блоку я
впервые представился в его последний наезд в Москву,
в коридоре или на лестнице Политехнического музея, в
вечер его выступления в аудитории музея. Блок был
приветлив со мной, сказал, что слышал обо мне с лучшей
стороны, жаловался на самочувствие, просил отложить
встречу с ним до улучшения его здоровья.
В этот вечер 1 он выступал с чтением своих стихов в
трех местах: в Политехническом, в Доме печати и в Об
ществе Данте Алигьери, где собрались самые ревност
ные его поклонники и где он читал свои «Итальянские
стихи».
На вечере в Политехническом был Маяковский. В се
редине вечера он сказал мне, что в Доме печати Блоку
под видом критической неподкупности готовят бенефис,
разнос и кошачий концерт. Он предложил вдвоем отпра
виться туда, чтобы предотвратить задуманную низость.
Мы ушли с блоковского чтения, но пошли пешком,
а Блока повезли на второе выступление в машине, и по
ка мы добрались до Никитского бульвара, где помещался
Дом печати, вечер кончился и Блок уехал в Общество
любителей итальянской словесности. Скандал, которого
опасались, успел тем временем произойти. Блоку после
чтения в Доме печати наговорили кучу чудовищностей,
не постеснялись в лицо упрекнуть его в том, что он
отжил и внутренне мертв, с чем он спокойно соглашался.
Это говорилось за несколько месяцев до его действитель
ной кончины.
405