Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

зываться от председательствования. Но тогда весь Союз

в полном составе явился к нему на квартиру просить

остаться. Стояли на лестнице, во дворе. И он остался, но

от дел отстранясь, а в январе, при новых выборах, пред­

седателем Союза был выбран Гумилев 6.

Я помню дождливый вечер, и ветер с моря, и черные

улицы. Только — издали искры рабочих костров. С ка­

кого-то заседания мы идем домой... Под старенькой кеп­

кой — прекрасный и строгий профиль: профиль воина.

Ему пошел бы шлем... И хрустит осеннее ароматное ябло­

ко. Блок вечно осенью носил в кармане яблоки... и в

комнате не любил их есть. Идет своей легкой, своей бы­

строй походкой и глядит в осеннее небо... А там ползут

тяжелые тучи, затихает ветер — любимый Блоком ветер.

— Мне иногда кажется, что я г л о х н у , — говорит Блок.

В мертвой тишине наступающего нэпа он и задох­

нулся. Но те, для кого слова Блока были не «литерату­

рой», а живым заветом, те в темную тихую ночь должны

хранить память о заре, о той заре, во имя которой жил и

умер Блок.

400

ВСЕВОЛОД ИВАНОВ

ИЗ ОЧЕРКА «ИСТОРИЯ МОИХ КНИГ»

...В самом начале 1921 года я вышел через Миллион­

ную на Мойку против Придворных конюшен. Настала от­

тепель, дул влажный ветер, и Мойка и камни мостовой

были покрыты ржаво-желтым налетом. Устав, я положил

связку книг — ею наградил меня Горький, считавший, не

без основания, что мои знания очень м а л ы , — на камен­

ную тумбу и задумался. <...>

... — Иванов?

Высокий человек с резким голосом, раскинув длинные

руки, подошел ко мне. Я был тогда секретарем Литера­

турной студии и хорошо знал этого человека в коричне­

вом пальто, барашковой шапке и синем шарфе с белой

бахромой. Это был К. И. Чуковский.

Указывая на своего спутника, он спросил:

— Не знакомы? Блок.

Блок изредка читал в нашей студии лекции, но по

разным причинам я не мог быть на этих лекциях и ви­

дел его впервые.

— Вот здесь, напротив, живет некто Б е л и ц к и й , — ска­

зал, смеясь, Корней И в а н о в и ч . — Он работает в Петро-

коммуне. У него бывает серый хлеб, а иногда даже белый.

Так как вы оба голодны, и я тоже голоден, и так как вы

оба не умеете говорить, а значит, будете мне мешать, я

пойду к Белицкому и достану хлеба.

И он скрылся в доме.

Блок стоял молча, не говоря ни слова. Он, по-види­

мому, думал о своем. Он работал и вряд ли видел меня.

Я понимал это. Мне нисколько не было обидно, я не

только не возмущался, а чувствовал восхищение. Вот

стоит рядом величайший поэт России и работает! И то,

401

что вы не лезете к нему со словами восхищения, не пы­

таетесь его «выпрямлять», как это часто делают другие,

а просто тише дышите-, вы до какой-то степени помогаете

ему. Глубокое молчание царило между нами.

Смею думать, мы оба наслаждались этим молчанием.

Колко дребезжа по камням мостовой, проехала мимо

нас тяжелая телега, которую везла крайне тощая лошадь.

Яcными и светлыми глазами она взглянула на нас. «Ну,

что ж, если уж надо трудиться, давайте трудиться!» —

говорил ее взгляд. Прошел очень приличный старичок с

широченными карманами и в рыжем котелке. Не доходя

до нас несколько шагов, он всхлипнул, достал крошечный

необыкновенно чистый платок и вытер им не глаза, а су­

хонькие, тоненькие губы. Я знал этого старичка. Он чи­

тал лекции по культуре Востока, и я советовался с ним,

когда начал писать повесть «Возвращение Будды». Два

дня назад у него умерла от тифа дочь, обладающая ред­

чайшей способностью к языкам. Старичок шел читать

сейчас очередную лекцию.

Послышался резкий голос Чуковского:

— Достал!

Сняв небрежно мои книги, Корней Иванович положил

на каменную тумбу буханку хлеба, вынул перочинный

нож и разрезал ее пополам.

— Половину за то, что достал, получу я, — смеясь,

сказал он. И затем, отрезав от второй половины буханки

небольшой кусочек, Корней Иванович с царственной щед­

ростью протянул м н е . — Вам, как начинающему писателю.

Остальное он отдал Блоку. Блок взял хлеб восковой

желтой рукой, вряд ли понимая, что он берет. Держа хлеб

чуть на отлете, он уходил рядом с Корнеем Ивановичем

вдоль Мойки, в сторону Дворцовой площади и Дома ис­

кусств.

У, какой сырой и длинный месяц! Кажется, никогда

не дождешься его конца. То падает дождь, то завоет мок­

рая вьюга, а за нею грянет мороз. Выйдешь на улицу —

и хоть обратно в дом: облака перепутанные и такие низ­

кие, что, того и гляди, снесут шапку. Улица кажется кри­

вой и вдобавок бегущей куда-то под уклон.

И стоишь долго, неподвижно у ворот своего жилища

на Пантелеймоновской или же у ворот громадного тем­

ного здания на Итальянской, где Пролеткульт, учрежде¬

ние страшно возвышенное по духу, но довольно безде­

ятельное по выражению этого духа.

402

В Литературной студии, как я уже писал, читают лек­

ции многие знаменитые писатели и критики Петрограда.

В последнее время, после того как поэты-пролеткультовцы

несколько раз внушали слушателям, какой редкий случай

выпал им на долю, слушатели стали исправно посещать

лекции. Но дня два назад, когда начался Кронштадтский

мятеж и ранним утром над городом пронесся отдаленный

гул артиллерийской стрельбы, число слушателей заметно