Александр Блок

Сдайся мечте невозможной,Сбудется, что суждено.Сердцу закон непреложный —Радость-Страданье одно!Путь твой грядущий — скитанье,

Шумный поет океан.Радость, о, Радость-Страданье —Боль неизведанных ран!

Изора падает в обморок, а Гаэтан «пропадает в толпе». Он больше не появится на сцене, но его песня продолжает участвовать в сюжете, оказывать влияние на ход драмы. Бертран отличается в бою, победив рыцаря-великана и обращая в бегство вражеское войско. Трусливый Алискан не выходит на поле битвы. Изора же, пытаясь избавиться от страшных сновидения, вновь ищет утешения в объятиях юного красавца. А раненому в бою Бертрану она поручает стоять всю ночь на страже под ее окном. Истекая кровью, Бертран наконец в полной мере осознает смысл слов «Радость-Страданье одно». Умирая, он роняет меч – как раз в ту минуту, когда Изоре грозит опасность разоблачения. Алискан успевает скрыться.

Облик Бертрана, согласно резонному наблюдению А. М. Туркова, «срисован» с «Францика», Франца Феликсовича с его скромностью и верностью воинскому долгу. Но отчиму поэта едва ли ведомо было такое нравственно-психологическое самоистязание, какому добровольно подвергает себя блоковский герой.

Счастлива будь, Изора!Мальчик красивыйЛучше туманных и страшных снов!

Пусть найдетПокой и усладуБурное сердце твое!

Такие слова произносит Бертран, стоя на страже чужой любви, в преддверии смерти. В начале марта 1913 года Блок устроит чтение «Розы и Креста» у себя дома. По окончании подойдет к братьям Бонди, Юрию и Сергею, и спросит: «Ну, молодые люди, поняли, в чем смысл пьесы?» И, не дожидаясь, сам ответит: «В том, что мальчик красивый лучше туманных и страшных снов». Ирония, конечно. Болезненный сарказм. Но за ним — личный душевный опыт. Слагая эти строки, Блок ощущал себя Бертраном.

Склонность к моральному мазохизму не чужда многим людям творческого склада. Это еще одна краска в эмоциональной палитре, а порой и тайный источник утонченного удовольствия. Блок, как никто из русских поэтов, претворил в стихах самый феномен добровольного унижения, сделав то, что в прозе осуществил Достоевский. Мог он и в реальной жизни театрально унизиться перед женщиной, а потом с мужской эгоистической жестокостью ее оттолкнуть: вспомним историю с Волоховой. Но в ноябре 1912 года происходит нечто особенное: Блок буквально приносит в жертву всю свою гордость, все свое самолюбие.

В жертву — кому?

Повременим с ответом на этот вопрос, а пока вчитаемся в письмо Любови Дмитриевны из Житомира от 9 ноября 1912 года: «Мое отношение к тебе стало мне здесь совсем ясно: пятнадцать лет не полетели к черту, как ты говорил; конечно, они на всю жизнь, и здесь я чувствую к тебе не только привычку и привязанность, но и возможность снова встретиться сердцем. Я не буду писать тебе длинного письма, не буду тебе объяснять, как все обстоит теперь, — я приеду после половины ноября и смогу тогда тебе сказать много. <…> Сейчас мне кажется, что я буду жить зиму в Житомире, но я не могу еще сказать, что решила это окончательно. И еще я не могу никак сказать, что с тобой порываю. А как это все устроить, мы поговорим».

Написано жестко, даже жестоко. Можно сказать, по-мужски. А вот блоковское «пятнадцать лет полетели к черту», которое вырвалось из его уст во время петербургской ссоры, – аргумент почти женский. Женщины обычно ссылаются на длительный «стаж» совместной жизни, в то время как мужчины спокойно готовы им пренебречь, начиная новую жизнь с новой избранницей.

Парадоксальность блоковского семейного «андрогина» в том, что «мужское» и «женское» здесь порой меняются ролями. Это следствие глубокого врастания двух личностей друг в друга, переплетения их корней. И еще обратим внимание на выражение «встретиться сердцем». Это суть отношений. Не просто жизнь под одной крышей, а встречи сердец — вот что необходимо обоим и чего не могут им заменить любовные связи с «третьими лицами».

Последнее выражение — из ответного блоковского письма от 12 ноября. Здесь он резко меняет тон и ведет речь с мужской твердостью. Уже не грустит по поводу своего «старения», а гордится им: «В кратких словах: я убеждаюсь с каждым днем и моей душой и моим мозгом, которые к старости крепнут и становятся все гармоничнее, увереннее и действеннее, что ты погружена в непробудный сон, в котором неуклонно совершаются свои события: на Кавказе ты ставила на карту только тело, теперь же (я уверен, почти нет сомнения) ты ставишь на карту и тело, и душу, т. е. гармонию. Каждый день я жду момента, когда эта гармония, когда-то созданная великими и высокими усилиями, но не укрепленная и подтачиваемая и нами самими, и чужими, врагами, — в течение десяти лет, — разрушится».