Александр Блок

Между тем назревает простой практический вопрос о возвращении в армию, поскольку отпуск кончился. Желая переменить свою участь, Блок пишет письмо с просьбой о помощи М. И. Терещенко, ставшему во Временном правительстве министром иностранных дел. 5 мая ответа еще нет, а 6-го Блок получает от своего бывшего сослуживца по дружине Наума Ильича Идельсона повторное предложение (первое было в марте, и Блок над ним раздумывал) поступить на работу в Чрезвычайную следственную комиссию, созданную Временным правительством для расследования деятельности бывших царских министров и сановников. Возглавляет комиссию известный адвокат, «беспартийный социалист», Николай Константинович Муравьев, а Идельсон там секретарь. На Блока возлагаются обязанности редактора стенографического отчета, который комиссия должна представить Учредительному собранию.

Двадцать пятого мая 1917 года Блок возобновляет ведение дневника, где, размышляя о ситуации в России, приходит к выводу:

«Надо помнить, однако, что старая русская власть опиралась на очень глубокие свойства русской души, на свойства, которые заложены в гораздо большем количестве русских людей, в кругах гораздо более широких (и полностью или частями), чем принято думать; чем полагается думать “по-революционному”. “Революционный народ” — понятие не вполне реальное. Не смог сразу сделаться революционным тот народ, для которого, в большинстве, крушение власти оказалось неожиданностью и “чудом”; скорее просто неожиданностью, как крушение поезда ночью, как обвал моста под ногами, как падение дома.

Революция предполагает волю; было ли действие воли? Было со стороны небольшой кучки лиц. Не знаю, была ли революция?

Все это — в миноре».

«Минор» в плане историческом и философском бывает ближе к истине, чем «мажор», который неизбежно лакирует картину, оставляет без внимания неудобные и печальные факты.

Третьего июня приезжает на один день Любовь Дмитриевна. Вечером супруги идут в оперетку «в каком-то дурацком Луна-парке». На следующий день Блок ощущает «вихрь мыслей и чувств», супруги трогательно прощаются на вокзале. Вернувшись, Блок записывает в дневнике: «Милая моя, мы, если будем, состареемся, и тогда нам с тобою будет хорошо. Господь с гобой».

При этом он довольно бесстрастно комментирует отношения с другими женщинами. С Дельмас, которая прошла по улице «бледная от злой ревности», с пишущей Блоку из Москвы Надеждой Нолле-Коган: «“Они” правы все, потому что во мне есть притягательная сила, хотя, быть может, я догораю».

И работа в Чрезвычайной комиссии — при всей блоковской добросовестности — это все-таки не горение, а догорание. Результатом этой деятельности станет хроника «Последние дни императорской власти», которая в целом будет дописана в апреле 1918 года. В 1919 году она выйдет в журнале «Былое» (под названием «Последние дни старого режима»), а отдельной книгой ее выпустит «Алконост» в 1921 году (подготовку окончательной редакции Блок завершит в июле). Наверное, прав Генрих Иоффе, написавший в 2007 году, что эта работа «представляет значительный интерес не только с конкретно-исторической, но и историографической точки зрения». Работа безэмоциональна, стилистически аскетична. Недаром имя автора даже не вынесено в первую строку — в подзаголовке значится: «По неизданным документам составил Александр Блок». Пожалуй, без этой пометки невозможно было бы опознать, кем написан сей текст.

Художник — профессия, опасная для здоровья. И физического, и психического. Когда у него не получается заниматься его главным делом, вылезают наружу слабости и аномалии. Было бы нечестным скрывать от читателей один неприятный мотив, присутствующий в блоковских записях семнадцатого года. Речь об антисемитских высказываниях. Они встречались и ранее, например в марте 1915 года: «Тоска, хоть вешайся. Опять либеральный сыск. — Жиды, жиды, жиды…» Но именно в период между февралем и октябрем семнадцатого болезненная тенденция усиливается.

Вот запись от 16 июня, когда Блок как редактор Чрезвычайной следственной комиссии с «корреспондентским билетом» приходит на Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов (большинство депутатов — эсеры и меньшевики): «Зал полон народу, сзади курят, на эстраде — Чхеидзе, Зиновьев (отвратительный), Каменев, Луначарский. На том месте, где всегда торчал царский портрет, там очень красивые красные ленты (они на всех стенах и на люстрах) и рисунки двух фигур — одной воинственной, а другой — более мирной, и надписи через поле — С. С. Р. и С. Д. Мелькание, масса женщин, масса еврейских лиц, и жидовских тоже. Я сел под самой эстрадой».