Александр II

– Афанасий, – сказал он, и в голосе его послышалась теплота, какой никогда не предполагал Афанасий у князя. – Афанасий, я пошёл в солдаты… Нелегко мне это далось. Всё – и раннее вставание по стрелковому рожку, и тяжкий труд похода… Боль во всём теле… Ну, да что говорить, и возможности… Фельдфебель… в морду… Чем чёрт не шутит?.. Видал я и это… Так вот, я три месяца прожил с этими людьми – солдатами. Это тоже своего рода – хождение в народ. И я понял многое… Все ищут правду жизни. Мы её не знаем. Они знают… Они жить умеют – мы не умеем. Мы все чего-то ищем, а то, что мы ищем, с нами всегда… Когда я пою «Отче наш», и рота, следя за моим голосом, вторит мне в унисон – я чувствую, я ощущаю, что что-то есть. Это ещё не вера, далеко не вера. Мне, атеисту, трудно так вот сразу и поверить, но это уже сомнение в правоте того, что я так жадно ловил у иностранных философов. В эти вечерние минуты я ощущаю, что у них, у этих заумных немцев и англичан, а более того – евреев – ложь, а правда в этом мерном гудении солдатских голосов, идущих за мною, в этих взмахах коротко остриженных затылков, крестящихся истово людей… Повторяю, я ещё не верю, но я со смыслом пою – «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…» Искушение было, и большое, но оно было и прошло, совсем и навсегда прошло… Не бойся, Афанасий… Вера Николаевна никогда меня не увидит и не услышит обо мне. Но… Если станет она твоею женою – береги её! Она трудный человек. У неё громадные запросы. У неё много того, что было и во мне, но я попал к солдатам и излечиваюсь у них. К кому-то попадёт она?.. На неё так легко повлиять, и в то же время, если она замкнётся – она ни за что себя не откроет. В ней много честности и доблести – даже и мужчине впору, и в то же время она так слаба, так может подпасть под чужое влияние. Береги её! Ну!.. Мне пора… Уже строятся на перекличку. Сам понимаешь – опоздать нельзя… Фельдфебель… И в морду!.. Неловко это будет… Всё-таки я князь!.. Да, что я хотел сказать тебе ещё?

И, не прощаясь и не протягивая Афанасию руки, князь Болотнев быстро пошёл с волынского бивака. Он уже спускался в овраг, когда Афанасий бегом догнал его.

– Что ты мне хотел сказать? – крикнул Афанасий, хватая князя за рукав.

– Чтобы ты был счастлив с нею! – сказал Болотнев, вырвался от Афанасия и бегом, прыгая через мелкие кусты боярышника и тёрна и через промоины, побежал в балку.

На том берегу беспокойно трубили стрелковые горны повестку к заре.

VII

На просторном румынском дворе богатого крестьянина были собраны офицеры полков 14-й дивизии. Они стояли по полкам. Был знойный день и время после полудня. Запылённое золото погон тускло блестело в солнечных лучах. Околыши кепи выгорели в походе, и так же запылились и точно выгорели лица офицеров. Они похудели от долгого похода, загорели и, хотя были тщательно вымыты и подбриты на подбородках, носили следы усталости тяжёлого похода в знойное лето.

В четырёхугольнике, образованном полковыми группами офицеров, похаживал невысокого роста генерал в длинном чёрном сюртуке с аксельбантами и академическим значком, в белой фуражке с большим козырьком. Мало загоревшее лицо его с небольшими, вниз спускающимися чёрными хохлацкими усами было спокойно. Похлопывая правой рукой по кулаку согнутой в локте левой, генерал Драгомиров говорил офицерам последнее наставление перед боем.

«За словом в карман не полезет, – думал Порфирий, стоявший в середине четырёхугольника с чинами штаба. – Говорит, как пишет. Профессор!.. По-суворовски учит. Молодчина!»

– Так вот-с, господа, прошу не забывать, что это прежде всего тайна… Военная тайна… Не мне говорить вам, господа, как свято и строго должна быть соблюдена эта тайна… Опустите руки, господа.

Руки в белых перчатках, приложенные к козырькам кепи, опустились. Стало менее напряжённо, вольнее. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то кашлянул, кто-то вздохнул.

– Сегодня ночью, значит, в ночь на 15 июня, будет наша переправа через Дунай для прикрытия наводки моста через реку… Первыми на понтонах переправляются три стрелковые роты Волынского полка и первые два батальона того же полка. Полковник Родионов, сделайте расчёт и подготовьте ваших людей…

В рядах волынцев произошло движение. Кое-кто приложил руку к козырьку и сейчас же опустил её. Кто-то придвинулся ближе к середине квадрата.

«Афанасий пойдёт», – подумал Порфирий и любовно посмотрел на сына. Глазами сказал: «Не осрамись» – и Афанасий взглядом и улыбкой ответил: «Не бойся, папа, не подкачаю».

Драгомиров после краткой паузы продолжал: