Александр II

– А не секрет, – с дурною и злою усмешкой сказал Афанасий, – кого ты удостоил своей любовью?

– Брось, Афанасий, этот тон… Того князя Болотнева, кем вы брезгали в корпусе, – нет. Нет и того, кого прогнал отец из дому и кто, читая умные книжки, заблудился меж трёх сосен. Есть –  с т р е л о к Болотнев. В близком будущем – ефрейтор. А там, гляди – кавалер и… офицер! Таким, как я, кому терять нечего, на войне легко… Главного у меня нет – страха смерти. Мне смерть, по совести, – даже желанна.

– Скажи, пожалуйста… Каким Чайльд-Гарольдом[168]…

Огонь ревности загорелся в глазах Афанасия. Кого мог полюбить этот одинокий, странный и страшный человек? Графиню Лилю? Та помогает ему из жалости, как сестра, как мать. Кого-нибудь, кого Афанасий не знает? А если Веру?.. Странно… Веру? Возможно, что и Веру.

– Ты, князь, говори, так до конца. Что ты всё в прятки играешь?

– Хорошо. Скажу. Я даже делал предложение.

– И получил отказ, – со злорадством сказал Афанасий.

– Я в нём и не сомневался. При моей печальной-то репутации. Только я думал, что та девушка тоже оригинальна и не обыденна, не кисейная наша барышня-дворянка, что она поймёт меня и согласится вместе со мною пойти прокладывать новые жизненные пути. Я всё говорю тебе…

– Почему же ты удостаиваешь меня своих конфиденций[169]

? Потому ли, что мы с тобою старые товарищи по корпусу, или тому есть и другие причины?

– Есть и другие причины. Та девушка, которую я полюбил, – близкий тебе человек – твоя кузина Вера Николаевна.

– Постой, князь! Ты ври, да не завирайся. Ты полюбил Веру? Ты?.. Ты Вере делал предложение?

-Ну… Да…

– Да это же совершенно невозможно! Ты!.. И Вера!.. Князь! Я тебе совершенно серьёзно говорю. Завтра, послезавтра может быть бой. Наша 14-я дивизия идёт на переправу. В такие минуты не шутят. Откровенность за откровенность. Так я тебе говорю… Я! Это я!.. А не ты делал предложение Вере!..

– И?..

– Ты понимаешь!.. Надо, чтобы кончилась война… Я вернусь – героем… Я всё сделаю для этого, и тогда… Нет, мне отказа не было!.. Не могло быть отказа… Так вот я говорю тебе. Я не ревную тебя. Не ревную, но мне, почти жениху, это неприятно, и прошу тебя – оставь это. Я не хочу, чтобы кто-нибудь стоял между мною и Верой. Понимаешь?

– Не бойся, Афанасий. Если бы что-нибудь осталось – я не сказал бы тебе всего этого.

– Почему? Разве ты это знал?

– Догадывался… Как было тебе не полюбить Веру Николаевну, она так резко выделяется из барышень своего круга.

– Да, брат… Вера – это класс!

Афанасий молча думал свои думы, вспоминал загадочную, манящую Веру с её русалочьими глазами и пепельными пушистыми волосами. Князь Болотнев поднялся со своей скатки, застегнул мундир, надел скатку через плечо, надвинул кепи на правую бровь и стал совсем молодцом-стрелком. И не узнать было в этом бравом молодом солдате расхлюстанного, обыкновенно небрежно одетого князя. Поднялся с земли и Афанасий.

Громадное зелёное поле расстилалось перед ними. Оно всё было покрыто маленькими походными палатками. Узкая балка с белыми меловыми щеками разделяла поле на две части. По одну громадным квадратом стояли биваки 14-й Драгомировской дивизии, по другую – меньшими квадратами стали батальоны 4-й стрелковой бригады генерала Цвецинского.

Биваки гомонили человеческими голосами. Люди расходились от ужина и собирались на передних линейках для переклички. Где-то печально и напевно играла гармоника. Из балки вилась редкая, белёсая, высокая пыль. Сотня донцов, охлюпкой, в пёстрых рубахах, в шароварах с алым лампасом и с босыми ногами, поднималась из балки с водопоя. Оттуда неслась негромкая песня. Пели два голоса, очень красиво и ладно, но что пели – разобрать было нельзя.

На западе небо краснело, солнце, наливаясь пламенем, опускалось к земле. После дневного зноя тянуло прохладой и запахом потоптанной молодой травы и пыли.

Оба молодых человека долго стояли молча, любуясь широким видом громадного бивака. Князь Болотнев первый прервал молчание.