Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870)

На данный момент, как констатировал Талейран, никто не может указать с полной определенностью на ту границу, которую определило для себя императорское правительство в проведении либеральных преобразований. «Мне чрезвычайно трудно… описать то состояние правительственного разлада, в котором в настоящее время находятся все политические группировки в России. Каждый констатирует болезнь, каждый может указать на нее, но когда речь заходит о выборе лекарства и способе его применения, как начинаются бесконечные дискуссии, возникают колебания и т. д.», – писал Талейран министру иностранных дел маркизу де Мустье. Далее он продолжал: «Для России была бы лучше, пусть, даже плохая, но последовательная система, чем это постоянное затягивание, которое не приносит никакой пользы. Здесь творится нечто непонятное: заведомо консервативно настроенные чиновники призваны проводить в жизнь ультрадемократические решения, а политические деятели, известные своими демократическими воззрениями, напротив, должны подписывать реакционные распоряжения. Среди этого хаоса идей редко можно встретить государственных мужей, способных противостоять критике с обеих сторон», – с сожалением констатировал Талейран[823].

К их числу он относил двух человек – министра внутренних дел Петра Александровича Валуева («одна из самых ярких личностей в Империи», по определению Талейрана) и военного министра генерала Дмитрия Алексеевича Милютина[824] («один из лучших военных администраторов в России»). Если первого французский посол называет безусловным «либералом», то второго определяет «скорее как консерватора». И при том, к удивлению Талейрана, оба они – и «либерал» Валуев, и «консерватор» Милютин – подвергаются одинаково острым нападкам справа. «Валуева атакуют за те его решения, которые ущемили интересы вчерашних господ, а генерала Милютина… – обвиняют во враждебности к аристократической фракции в армии и, особенно к императорской гвардии, что проявляется в его намерении внедрить там демократический дух»[825]

.

Талейран не скрывает своего удивления в связи с тем, как быстро в русском обществе оформились оппозиционные настроения. «Не могу не обратить Вашего внимания, господин маркиз, на то, какую огромную дистанцию прошли умонастроения в России за столь короткий срок существования [земских] собраний, чтобы они так открыто могли оспаривать решения Императора», – писал посол министру в середине февраля 1867 г. в связи роспуском Петербургского губернского земского собрания и столичной думы[826].

В одной из последующих депеш Талейран информирует Париж о демарше саратовского и харьковского земских собраний, которые в специальных обращениях к главе МВД П.А. Валуеву выразили свое беспокойство по поводу прекращения деятельности петербургского земства. Саратовцы и харьковчане поставили вопрос о том, сохраняются ли за ними свободы и прерогативы, определенные законом от 1 января 1867 года?

Рост оппозиционных настроений среди земских кругов, как сообщал Талейран, ослабляет позиции Валуева, против которого начинает интриговать начальник Третьего отделения и шеф жандармов граф П.А. Шувалов, мечтающий получить портфель министра внутренних дел и одновременно сохранить за собой руководство политической полицией. «…Не подлежит сомнению, – писал французский посол, – что Император пошел на принятие суровых мер против земства, в значительной степени уступая давлению графа Шувалова. <…> Об отставке Валуева говорят, как о деле предрешенном»[827]

.

В той же депеше Талейран сообщает о ставших ему известными разногласиях в Государственном Совете по поводу роспуска петербургского земского собрания. «Князь Горчаков, – писал Талейран, – отказался отдать свой голос в пользу приостановки работы собрания, но никак не мотивировал свое голосование, в то время как военный министр генерал Милютин, проголосовав против этого предложения, заявил, что считает его несвоевременным и опасным для Императора и для династии в целом. Подобного рода предостережения, сделанные человеком такого уровня, как генерал Милютин, не могут не вызывать серьезных размышлений. Впрочем, – резюмировал французский дипломат, – с другой стороны, мне кажется, что Император в глубине души очень озабочен и очень взволнован; при этом он не оказывает полной доверенности ни одному из своих советников, и [сам] не знает, до какой степени на лице Его Императорского Величества отражаются озабоченности, связанные с нынешними внутренними сложностями»[828].