Александр II

Думается, именно возвращение великого князя Константина и назначение его председателем Главного комитета вместо Орлова знаменовали решающий рубеж в подготовке крестьянского освобождения. Великий князь показал редкое умение выбирать людей. Передав управление морским министерством адмиралу Краббе, он полностью сосредоточился на крестьянских делах. Со свойственным ему жаром он читал и изучал до глубокой ночи дела, назначенные к докладу в Комитете, входя во все подробности настолько, что на следующий день в заседании нередко приходил на помощь докладчику. Тем не менее принципиальное решение вопроса не отменяло сложности путей освобождения, способов удовлетворения разноречивых интересов мужиков и лишающихся их владельцев. Главным был вопрос о собственности на землю.

Александр знал, что покойный батюшка, при всех своих благих намерениях, был весьма определен в этом вопросе. В речи перед петербургским дворянством 21 марта 1848 года Николай I сказал: «Некоторые лица приписывали мне самые нелепые и безрассудные мысли и намерения. Я их отвергаю с негодованием. Когда я издал указ об обязанных крестьянах, то объявил, что вся без исключения земля принадлежит дворянину-помещику. Это вещь святая, и никто к ней прикасаться не может…» Трудно было решиться переступить через порог, оказавшийся непосильным для его венценосных прабабки, деда, дяди и отца, но Александр решился.

23 октября 1859 года в кабинете императора шел долгий разговор Александра Николаевича с Ростовцевым. Выслушав все сомнения царя, Ростовцев ответил просто:

– Да, ваше величество, смотря с точки зрения гражданского права вся начатая реформа от начала до конца несправедлива, ибо она есть нарушение права частной собственности. Но как необходимость государственная и на основании государственного права, реформа эта в таком виде и законна и необходима!

О характере отношений императора и генерала свидетельствует письмо, написанное Александром II спустя два дня из Гатчины: «Крайне сожалею, любезный Иаков Иванович, что вы, как кажется, не на шутку занемогли. Убедительнейше прошу вас себя поберечь и отложить важные ваши занятия, пока совсем не оправитесь. Обзор положения святого нашего дела и различные мнения гг. членов от дворянских комитетов совершенно согласны со всеми сведениями, которые до меня доходят с разных сторон. Между тем, кроме Шидловского я еще получил два адреса, от 18-ти и от 5-ти членов. Последний в особенности ни с чем несообразен и дерзок до крайности. По выздоровлении вашем желаю, чтобы они были обсуждены в Главном комитете, в моем присутствии. Если господа эти думают своими попытками меня испугать, то они очень ошибаются. Я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении онаго. Но главный вопрос состоит в том, как его довершить? В этом, как и всегда, надеюсь на Бога и на помощь тех, которые подобно вам, добросовестно желают этого, столь же искренно как и я, видят в этом спасение и будущее благо России. Не унывайте, как я не унываю, хотя часто приходится переносить много горя, и будем вместе молить Бога, чтобы Он нас наставил и укрепил. Обнимаю вас от всей души. А.»

Александр очень доверял Ростовцеву, в котором видел подлинно «генеральский ум», без рефлексий и фантазий. Они оказались близки не по возрасту – по складу характеров, по воспитанию и взглядам; они говорили на одном языке и имели общие цели. Обоим было ясно: для сохранения порядка в государстве, для пользы и безопасности монархии необходимы радикальные перемены. А коли так, надо их проводить, хотя и с оглядкой на несогласных и с учетом их интересов.

Только сейчас, в деле, Александр смог полностью оценить и «новых людей», и тех, кто остался возле трона с отцовских времен. Тот же барон Корф Модест Александрович – не глуп, знающ, предан безусловно, но – осторожничает, причем опасения свои питает столько же в отношении государства, сколько и себя лично. Всю жизнь Корф был рядом с великими людьми, видел великие события, но – всегда в стороне, никогда ни в чем не участвовал. Барон навел порядок в Публичной библиотеке, написал хорошие книги… а ведь государственному человеку крайне необходимы и страсть, и мужество, кстати, вполне присущие нелюбимому царем Николаю Милютину. Тем более следовало дорожить Яковом Ивановичем.

Широкую известность в Петербурге получили четыре письма Ростовцева, в которых он убеждал государя в важности освобождения. Письма по высочайшему повелению были рассмотрены в Главном комитете. Немало находилось критиков Ростовцева, но государь не слушал их.

Ему, например, передали ходившую по рукам записку графа Дмитрия Толстого, в которой тот, извращая проект Редакционных комиссий, утверждал, что крестьяне не будут работать, оброк не будет поступать, так как они платить не станут, выкуп же невозможен, потому что облигации ничего не будут стоить. На полях записки Александр написал: «Это не мнение, а пасквиль, доказывающий недоброжелательность или незнание дела».