Александр II

Охоты проводились по линии железной дороги, больше по Варшавской и Балтийской. Излюбленное место было возле деревни Лисино. От станции садились в сани и гнали. Случалось, что иной приглашенный, солидной комплекции генерал, выпадал из саней на повороте и не то что встать в размашистом тулупе, но и голоса не успевал подать. Когда замечали чье-то отсутствие, вся колонна останавливалась и ожидали, пока подберут потерянного. Александр Николаевич в таких случаях только посмеивался. В лесу с него спадали нередкие раздражительность и гневливость, неотвязные усталость и сосредоточенность. Сам он считал охоту лучшим для себя лекарством, дававшим здоровья на неделю трудов.

Впрочем, и в иные охотничьи вечера государь уделял время делам, просматривал бумаги и беседовал с нужными людьми. Иные думы были неотвязными. Приглашенный как-то Валуев приехал в мундире.

– Зачем это ты себя стесняешь? – удивился государь. – Ведь мы тут простые гости.

Кроме своих, приглашались и некоторые иностранные послы, чаще других – прусский. При большом сборе Александр Николаевич за обедом потчевал всех как радушный хозяин, уговаривая отведать и свежеприготовленной дичи и блинов с икрой. Особенно большое общество собиралось во время визитов какого-либо иностранного принца.

Их особенно любили егеря за щедрое награждение, но более других, несравнимо – обожали они государя.

Лучшие качества Александра Николаевича бывали видны на охоте: доброта, мягкость и великодушие в обращении с людьми. Он оставался прекрасным стрелком. Бывало, сделает меткий выстрел, зверь падает смертельно раненный. Сосед государя стреляет и добивает зверя и победно кричит:

– Готов! Я свалил!

С неподражаемо мягкой улыбкой Александр Николаевич поднимает большие голубые глаза:

– Так ты говоришь, что зверь твой?

– Точно так, государь!

После паузы Александр Николаевич кашлянул и кротко произнес:

– Согласен, не спорю, можешь поднять его.

А ведь охотничий азарт, гордость и честь охотника – вещи нешуточные, тут все без чинов и званий, и лучший тот, кто повалит больше зверей.

О чувствах егерей говорит такой случай. Раз в Гатчинском парке олень не шел под выстрел. Тогда егерь схватил его за рога и, прячась за ним, повел его под ружье государя. Тот сгоряча выстрелил, и пуля рикошетом ранила егеря в плечо.

– Да как тебе в голову такое пришло! – обрушился на него после охоты Александр Николаевич.

– Помилуйте, ваше величество, – с почтительной улыбкой отвечал тот. – Риску никакого. Я без всякого сомнения знал, что государь попадет в лоб или глаз оленя.

Далеко не все на царских охотах стреляли метко. В том же декабре 1870 года (на следующей после памятной медвежьей охоты) барон П.К. Ферзен нечаянно застрелил Владимира Скарятина, известного дворянского оппозиционера.

2

Несколько раз Александр Николаевич брал на охоту старших сыновей, но вскоре убедился, что только Сашка имел охотничью жилку. Владимир был послушен, стрелок, и неплохой, но не имел ни капли охотничьего азарта. То был маменькин сынок.

Некоторое представление об этом царском сыне (и не только о нем) дают письма великого князя к матери, по-прежнему нежные и сердечные, как и в мальчишеские годы, а тут Владимиру Александровичу 25 лет.

Мария Александровна зиму обыкновенно проводила в Санкт-Петербурге, а по весне отправлялась в сопровождении мужа, иногда – дочери и одного из сыновей на лечение в Германию, оттуда – в любимую Ливадию, во всем следуя советам лейб-медика Боткина. И в Кессинген, Канны, Эмс или на Южный берег Крыма по два раза в неделю спешили фельдъегери с письмами от мужа, сыновей, невесток, царских братьев и их жен, от фрейлин и немногих друзей. Письма Владимира на его личных почтовых карточках, плотной бумаги с тисненной цветной великокняжеской короной и буквами В А, приходили часто. Четким размашистым почерком сын исписывал то один, то два листа.