Александр II

В штабе главнокомандующего раздавались голоса, что стоит штурм отложить, но великий князь, справившись с нервическим порывом, твердо повторял:

– Штурм!

Сомневающимся он объяснял, что сегодня именины императора, и это обстоятельство поможет войскам преодолеть все преграды. Он рассуждал, что первые штурмы провалились из-за прочности укреплений, теперь же часть их разрушена, войска стали опытнее… Ему очень хотелось победы. Николай Николаевич заявил своим штабным, что намерен ко дню именин государя «подарить» ему Плевну. Ответом было молчание. Почти все знали, что войск атаковавших было меньше, чем обороняющихся, что укрепления повреждены незначительно и эти участки турками уже пристреляны, что – главное – турки ждут штурма и готовы его отбить.

Тем временем в коляске четверней вороных подъехал государь. Он имел усталый вид и казался чрезвычайно задумчивым, но приветливо поздоровался со штабными.

День наступал холодный и унылый. Дождь не переставал моросить, и стоял такой густой туман, что в нескольких шагах ничего не было видно.

Около получаса государь провел в доме главнокомандующего, а в полдень начался молебен.

В воспоминаниях и дневниках военных и штатских участников этой войны рассказываются разные случаи, даются непохожие характеристики видным деятелям, разнится общий тон. Однако все (кроме Милютина), кому довелось 30 августа присутствовать при молебне перед штурмом Плевны, подробно описали его.

Заранее был поставлен церковный шатер. Перед ним стоял государь, на лице которого было выражение глубокой печали, за ним – великий князь Николай Николаевич, лица свиты, офицеры главной квартиры, кучки наших солдат, кучеров, местных болгар. Скоро все опустились на колени.

Лица были серьезны, не было слышно обычного шушуканья в свите, все молились безмолвно и сосредоточенно. Государь молился особенно горячо, слезы, смешиваясь с дождем, катились по его лицу.

Голос отца Бажанова задрожал, когда он коленопреклоненно со слезами в голосе просил за государя, просил у Господа сил «сохранить воинство его!». Упоминая о тяжких испытаниях, выпавших на долю венценосного вождя русской земли, о том, что испытаниям все еще не предвидится конца, священник молил Бога дать государю силы выпить чашу страданий до дна, «с верою, надеждою и покорностью воле Божией, ибо только претерпевший до конца спасется».

Туман стал рассеиваться. Стали видны темные облака вверху и белые дымки выстрелов внизу. Слышны стали крики «Ура!» и треск ружейного огня. Бежали по мокрой глине, с трудом выдирая ноги с налипшей на сапоги чужой землей, торопясь и оскальзываясь, русские солдаты, бежали навстречу пуле, ятагану и снаряду.

На холме начался обед. Было приготовлено сорок бутылок шампанского (из которых лакеи уворовали ровно половину). Тосты провозглашались один за другим, но все ждали решающей новости.

Государь был мрачен и на брата не смотрел. Тот потерялся, никак не мог понять реального положения дел, без конца посылал адъютантов и офицеров штаба, и все чаще слышал о неудаче. Он посылал других, не желая верить третьему провалу и надеясь на чудо. Уныние овладело всеми. Возможно, многие припомнили часто повторяемую великим князем фразу: «Решительно теперь вижу, что лучше быть кучером, чем главнокомандующим в военное время».

Потери составили 18 тысяч человек убитыми и ранеными. Единственный, кто имел успех, был младший Скобелев, но ему завидовали и преуменьшали его заслуги перед высоким начальством.

В ночь после штурма раненых была масса. Лежа и сидя, они терпеливо ожидали врачей возле санитарных палаток, размещенных в низине, куда не могли достать турецкие снаряды. Сестры милосердия в белых подкрахмаленных косыночках осматривали их. Вскоре платья, передники и рукава сестер покрывались кровавыми пятнами. Стены хирургических палаток были подняты. Видно было, как доктора без мундиров, в длинных черных кожаных фартуках поверх жилета, орудовали у операционных столов, и фартуки их сверху донизу были окрашены кровью. Хлороформа не хватало, и то глухо, то надрывно громко кричали раненые под ножом.

Милютин не выдержал и сказал в лицо великому князю все, что он думал о его управлении войсками и глупейшем плане штурма. Отношения между ними давно испортились настолько, что стало видно всем. Сам Николай Николаевич не давал себе труда это скрывать. На его добром и глупом лице при виде Милютина тут же появлялось выражение упрямства и пренебрежения, и он демонстративно отворачивался от министра, не обращался к нему лично, а только через других.

В главной квартире были вполне согласны с главнокомандующим и винили военного министра за отказ дать подкрепления из внутренних губерний, а вот ежели бы он дал несколько корпусов, то положение бы изменилось в корне и успехи были бы несомненно. Министр же лишь критикует исполнение плана боевых действий, организацию полевого управления и действия отдельных органов штаба. Так внушали государю. Никто не хотел вспоминать, что Милютин был против третьего штурма и предупреждал накануне о неминуемой неудаче.