Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

Художник вошел внутрь и подождал, пока глаза царя привыкнут к новому освещению. Щит был прикрыт занавесом, и слуга держал в руке веревочку в ожидании приказа. Между тем явилась и Кампаспа – она устроилась поближе к Александру.

Апеллес сделал знак, и слуга потянул за веревочку, открывая картину.

Александр онемел, пораженный грозной мощью портрета. Подробности, которые так околдовали его воображение в наброске при одной мысли о том, какими они окажутся, когда произведение будет закончено, теперь захватывали душу. Живые краски влажно сверкали, полные правды бытия, и чудесным образом вводили зрителя в густую атмосферу картины, так что он едва ли не физически ощущал трепет изображенных тел.

Фигура Буцефала была полна экспрессивной силы. Конь с пышущей из ноздрей яростью казался совершенно живым. Копыта словно били в невидимую перегородку, отделяющую картину от реального мира, конь стремился ворваться в истинное пространство и отобрать его у зрителя. Всадник был не менее грозен, но совершенно не походил на того, что изображал в своих скульптурах Лисипп. Бесконечные оттенки цветов позволили живописцу создать обескураживающее правдоподобие, с одной стороны, еще более выразительное, чем в бронзе, а с другой – некоторым образом очеловечивающее фигуру Александра.

На лице царя виделась и легкая тревога, и пыл завоевателя, в чертах отражалось благородство великого государя, но сквозила также и усталость; растрепанные пряди волос слиплись от пота, глаза расширились от усилий подавить всякое сопротивление его воле, лоб сморщился от почти болезненного напряжения, жилы на шее вздулись, и вены набухли в ярости сражения. Это был грозный воин на великолепном коне во всем своем величии, но в то же время и смертный человек, обремененный усталостью и грузом печалей, а не бог, как на изображениях Лисиппа.

Апеллес с тревогой наблюдал за реакцией царя, боясь, что тот сейчас разразится одним из своих знаменитых приступов бешенства. Но Александр обнял его:

– Это чудо! Я смог увидеть себя в гуще сражения. Но как ты этого добился? Я сидел перед тобой на деревянном коне, а Буцефала лишь вывели для тебя из стойла. Как же ты сумел…

– Я разговаривал с твоими воинами, государь, с твоими товарищами, бывшими рядом с тобой в бою, с теми, кто хорошо тебя знает. И еще я разговаривал с… – он смущенно потупился, – с Кампаспой.

Александр обернулся к девушке, которая посматривала на него с полной намеков улыбочкой.

– Ты не будешь так любезна оставить нас на минутку одних? – попросил он ее.

Кампаспа как будто удивилась и даже обиделась, услышав такую просьбу, но беспрекословно подчинилась. Как только она вышла, Александр спросил:

– Ты помнишь тот день, когда я позировал для тебя в Эфесе?

– Да, – ответил Апеллес, не понимая, к чему клонит царь.

– Кампаспа тогда упомянула о картине, для которой она позировала в виде Афродиты и которую ты продал… Она собиралась сказать кому, но ты сделал ей знак замолчать.

– От тебя ничего не ускользает.

– Монарх похож на артиста – он должен господствовать на сцене, не позволяя себе рассеянности. Минутная рассеянность – и он мертв.

– Верно, – согласился Апеллес и робко поднял глаза на царя, готовясь к трудному моменту.

– Так кто был заказчиком той картины?

– Видишь ли, государь, я не мог представить, что…

– Не стоит извиняться. Художник ходит туда, куда позовут. И это правильно. Говори свободно, тебе нечего бояться – клянусь!

– Мемнон. Это был Мемнон.

– Не знаю почему, но я так и думал. Кто еще здесь мог позволить себе картину такого рода, таких размеров, да еще кисти великого Апеллеса?

– Но уверяю тебя, что…

Александр перебил его:

– Я сказал тебе, что не нужно ничего объяснять. Я хочу лишь попросить об одном одолжении.

– Все, что хочешь, государь.

– Ты видел его лицо?

– Мемнона? Да, конечно.

– Тогда напиши мне его портрет. Никто из нас не знает, как он выглядит, а нам нужно опознать его, если встретим, понимаешь?

– Понимаю, государь.

– Тогда сделай это.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

Апеллес взял побеленную дощечку и уголек и принялся за работу.

Глава 15

Барсина вместе с сыновьями слезла с коня и направилась к дому, еле освещенному единственной лампой в портике. Она вошла в атриум и оказалась перед своим мужем, который стоял, опершись на костыль.

– Мой любимый! – воскликнула она и, бросившись ему в объятия, стала целовать в губы. – Без тебя жизнь для меня была не жизнь.

– Отец! – крикнули сыновья.

Мемнон прижал их всех к себе, зажмурившись от нахлынувших чувств.

– Входите, входите! Я велел приготовить ужин. Нужно устроить праздник.

Они находились в красивом доме в поместье между Милетом и Галикарнасом, этот дом предоставил ему персидский сатрап Карии.

Столы были уже накрыты по-гречески, с обеденными ложами и кратером, полным кипрского вина. Мемнон пригласил жену и сыновей занять места, а сам улегся на свое ложе.

– Как твое здоровье? – спросила Барсина.

– Очень хорошо, я практически здоров. Хожу с костылем, потому что врач советует еще какое-то время не нагружать сильно ногу, но чувствую себя прекрасно и могу передвигаться без костыля.

– А как рана, не беспокоит?