Александр Невский. Сборник

   — Ну!.. — сказал Иван Данилович, садясь в угол и усаживая подле себя с одной стороны боярина, а с другой — княгиню.

   — Как нам со святителем быть?

   — А никак, — сказал Кобыла, расправляя бороду. — Все говорят, что мы с тобою неповинны... Ты лучше вот о чём поразмысли. Попробуй-ка поговорить со святителем, чтобы он митрополичий престол сюда, к нам, из Владимира перенёс. Тогда великое княжество твоё будет первое на Руси.

   — Хорошо бы, — неуверенно сказал князь, — да только приступить как — не знаю.

   — А ты скажи, что, дескать, плохо мне, сироте, без тебя, владыка святой. Ему самому без тебя скучно; ему самому этот Владимир ничего не значит, так же как и покойному святителю Максиму. Запустел Киев — Максим не любил его. Теперь из-за Владимира все дерутся, а во Владимире никто не живёт и владимирского митрополита никто не слушается. Великий князь всея Руси, Михаил Ярославович, в Твери жил; брат твой Юрий Данилович — в Новгороде. Хотя у митрополита и большая сила, а всё ему выгоднее было бы пойти на вечный союз с твоим княжеским родом. Тебя он любит; вот ты на это и бей. Ему самому в Москву хочется, только совестно ему громко заявить об этом.

   — Я этого не слыхал, — сказал Иван Данилович.

   — Мало ли ты чего не слыхал: до великокняжеских ушей не всякое слово доходит. Ты только не жди, потому что тверские бояре тоже затевают просить святителя к себе...

   — Спасибо за совет и за открытую речь, — сказал Иван Данилович, поднимаясь и прощаясь с боярином.

   — Да постой-ка, княже, — сказал Андрей. — Вот ещё что. Пошли-ка ты в Орду поминки Щелкану да отпиши ему, что ты на новгородцев так сердит, что и знаться с ними не хочешь.

   — Это зачем? — остановил его князь.

   — Да сказывают, что Азбяк-хан очень сердит на Кавгадыя, что тот на смерти Михаила Тверского настаивал. Против Кавгадыя теперь весь совет ханский. Всё больше теперь при хане Щелкан да Ахмыл. Они Кавгадыя и утопят. Так ты, князь, от Кавгадыя заблаговременно отступись так, чтобы Ахмыл и Щелкан поняли, что мы, московские, ни при чём в этом деле, что мы здесь слёзно плачем о Михаиле Ярославиче.

Иван Данилович в раздумье зашагал из угла в угол.

   — Да ведь через Щелкана с Ахмылом и сторона тверская теперь в гору полезет.

   — А пускай!.. Мы теперь тверских пересилим.

   — Это как? — спросил Иван Данилович.

   — Святитель у нас в Москве сидит — это будет одно; и новгородцы в Орде нам помогут. Нет, княже, тверские сами в наш кузов просятся. Покойной ночи, княже! Покойной ночи тебе, княгинюшка!

Боярин вышел в сени, растолкал двух своих отроков — и все трое, сопровождаемые неистовым лаем цепных собак, отправились восвояси.

VI. БОРЬБА

В Твери позже всех узнали, что случилось в Орде, — и первая узнала жена князя Михаила, великая княгиня Анна Дмитриевна. Суета принёс ей эту весть.

Суета был выкуплен Юрием Даниловичем у Ицека со всем оставленным русским полоном. Осматривая полон, Юрий Данилович был поражён сонным видом Суеты, ленивыми его движениями и равнодушием ко всему, что вокруг творится.

«Такой недвига может, пожалуй, и пригодиться, — подумал Юрий. — Взять да и послать его в провожатые телу».

   — Ты откуда? — спросил он Суету.

   — Торжковский, — ответил тот.

   — В Москву покойника провожать отправишься?

   — Покойника? — поднял ресницы Суета.

   — А потом ко мне в отроки пойдёшь.

   — Это можно, — согласился Суета.

Когда Суета добрался до Москвы, он решил сходить в Тверь и посмотреть, что теперь там делают.

Великая княгиня Анна Дмитриевна делала обход своей девичьей, которая соединялась с её теремом крытым переходом. Суета сам не мог бы объяснить, как он очутился в этом переходе. Сторожа пропускали его даже без оклика, так спокойно, беззаботно и сонно вскидывал он свои белые ресницы.

Встал Суета в переходе, снял шапку, плюнул на снег и погладил бороду.

Дверь девичьей растворилась, вышла великая княгиня с двумя боярынями.

Суета поднял на неё взор, сообразил, что это княгиня, и молча опустился на колени.

   — Бедный, что ли? — спросила, подходя, великая княгиня.

   — Я, госпожа, не к тому. Тело ведь я тоже вёз, а когда ставили покойника у Преображения, я тоже там был...

С большим трудом удалось Суете рассказать о смерти князя.

Великая княгиня побледнела, стиснула зубы и спросила Суету:

   — При тебе зарезали?

   — Я же, госпожа, сказал, что в полону у Ицека тогда был.

   — А рассказать можешь, как это всё было?

   — Могу — отчего же мне не мочь. Дорогой Романец мне всё это говорил...

   — Какой Романец?

   — А вот что сердце-то у него вырезал. Он ведь и умер оттого, что у него, у живого, сердце Романец вырезал.

Великая княгиня пошатнулась. Она нахмурила брови, пошевелила губами, наконец повернулась и сказала боярыням:

   — Вы, боярыньки, подождите, пока я потолкую с этим человеком. Тебя звать-то как?

   — Суета, госпожа.

   — Ты, Суета, за мной иди — расскажешь толком. Только, боярыньки, покуда никому ни слова, — прибавила она выразительно, подняв брови.

Она последовала в сопровождении Суеты в моленную, села там в кресло, сложила руки на груди и промолвила:

   — Рассказывай!