Александр Первый

Вскоре по возвращении в Россию Лунин поступил в члены Тайного Общества и предложил выслать на царскосельскую дорогу «обреченный отряд» (cohorte perdue), — несколько человек в масках, чтобы убить государя. Пестель одобрял этот план, и он казался возможным всем, кто знал отвагу Лунина.

— Какое же у него дело ко мне? — спросил Голицын Юшневского.

— Не знаю, не говорит. Об одном прошу вас, Голицын: не обращайте внимания на странности его. Знаете, что он ответил государю, когда тот сказал ему: «Говорят, вы не совсем в своем уме, Лунин?» — «Ваше величество, о Колумбе говорили то же самое». Это шутка, но, кроме шуток, Лунин — человек ума огромного и силы духа беспредельной: что захочет, то и сможет. Такие люди нам нужны, — повторил Юшневский нечаянно слова святых отцов, иезуитов. — В последнее время охладел он к Обществу; другим был занят: говорят, влюблен в какую-то польскую графиню, замужнюю женщину; духовники уговорили ее уйти в монастырь, а его — вернуться в Общество. И знаете, Голицын, вы сделали бы доброе дело, если бы помогли ему в этом.

Юшневский предложил пойти тотчас же к Лунину, и Голицын согласился.

Лунин жил в тульчинском предместье, Нестерварке. Тульчин — маленькое местечко, принадлежавшее графам Потоцким, — расположен был в котловине, у большого пруда-озера, образуемого медленными водами речки Сильницы, между степными холмами, последними отрогами Карпат, тянущимися от Днестра к Бугу. Кроме военных да чиновников, в городке почти не было русских: все поляки, евреи, молдаване, армяне, греки и множество монахов католических. Вид военного лагеря в чужой стране: беленькие хатки в зелени тополей превращены в казармы; всюду артиллерийские обозы, палатки, ружья в козлах, коновязи и марширующие роты солдат; блеск штыков и тихий свет лампады перед Мадонною в каменной нише; бой барабана и звон колоколов на старинных костелах и кляшторах.

Улицы немощеные; весною и осенью такая грязь, что люди и лошади тонут; а теперь, после долгой засухи, тучи пыли, взметаемые ветром, носились над городом, и солнце висело в них, как медный шар, без лучей, тускло-красное. Люди, истомленные зноем, ходили, как сонные мухи; собаки бегали с высунутыми языками, и прохожие поглядывали на них с опаскою: бешеные собаки были казнью города.

Мимо базара, синагоги, костела, дома главнокомандующего и великолепного, с мраморной колоннадой, дворца графов Потоцких вышли на плотину пруда, с тенистой аллеей вековых осокорей; на конце ее шумела водяная мельница. За прудом начиналось предместье Нестерварк. Тут проходил почтовый шлях из Брацлава и Немирова. У самой дороги стоял деревянный домик, жидовская корчма Сруля Мошки, под вывеской: «Трактир Зеленый». На грязном дворе, с чумацкими возами, еврейскими балагулами и польскими бричками, молодцеватый гусар-денщик Гродненского полка чистил новый щегольской английский дормез.

— Полковник дома? — спросил его Юшневский.

— Точно так, ваше превосходительство! Доложить прикажете?

— Нет, не надо.

Поднимаясь по темной и вонючей лестнице, встретились они с католическим патером.

— Ксендз Тибурций Павловский, духовник Лунина, — шепнул Юшневский Голицыну.

Такой же темной и вонючей галерейкой подошли к неплотно запертой двери и постучались в нее. Ответа не было. Приотворили дверь и заглянули в большую, почти пустую, вроде сарая, комнату. Остановились в недоумении: в соседней маленькой комнатке, вроде чулана, стоял на коленях перед аналоем с католическим распятием высокий человек, в длинном черном шлафроке, напоминавшем сутану, и громко читал молитвы по римскому требнику:

— Ave Maria, ave Maria, graciae plena, ora pro nobis…[76]

Половица скрипнула, молящийся обернулся и крикнул:

— Входите же!

— Не помешаем? — проговорил Юшневский.

— С чего вы это взяли? Я так надоел Господу Богу своими молитвами, что он будет рад отдохнуть минутку, — ответил тот усмехаясь.

— Князь Валерьян Михайлович Голицын, Михаил Сергеевич Лунин, — представил Юшневский.

— Наконец-то, князь! Мы вас ждем не дождемся, — проговорил Лунин, пожимая ему руку обеими руками, ласково, и с усмешкою (усмешка не сходила с лица его) указывая на стул, продекламировал забавно-торжественным голосом, в подражание знаменитой трагической актрисе Рокур:

— Assayez vous, N'eron, et prenez votre place…[77] Нет, нет, на другой: у этого ножка сломана.

— Охота вам, Лунин, жить в этой дыре, — сказал Юшневский оглядываясь.

— Не дыра, мой милый, а Трактир Зеленый. Да и чем плоха комната? Она напоминает мне мою молодость — мансарду в Париже, на улице Дю Бак, у m-me Eug'enie, где жили мы, шесть бедняков, голодных и счастливых, напевая песенку:

И хижинка убога,С тобой мне будет рай.

Я, впрочем, имею здесь все, что нужно: уединение, спокойствие, черный хлеб, редьку и тюрю жидовскую, — рекомендую, кстати, блюдо превкусное…

— Плоть умерщвляете?

— Вот именно. Пощусь. Только постом достигается свобода духа, в этом господа отшельники правы.

— А где же вы спите? Тут и постели нет.