Александр Первый

Между тем в малодушных советах не было недостатка: великий князь Константин Павлович, Румянцев, Аракчеев выражали сомнение в успехе дальнейшей борьбы. Но Александр оставался непреклонен. "Император тверд и слышать не хочет о мире", — записал в эти дни французский эмигрант Жозеф де Местр. Царь распорядился привлечь все наличные силы для защиты Петербурга и Кронштадта, Балтийский флот был предоставлен в распоряжение Англии. Ему пришлось бороться с паническими настроениями не только при дворе, но и в своей семье. Марии Федоровне, которая хотела уехать из Петербурга, так как считала, что Наполеон со дня на день займет столицу, Александр сказал:

— Государыня, я прошу вас как сын, а как государь — приказываю вам остаться.

Неожиданную поддержку Александр обрел в своей супруге, императрице Елизавете Алексеевне, которая целиком разделяла его непримиримость. Последние годы отношения супругов ограничивались рамками приличий, в них не было интимной теплоты. Теперь же Елизавета Алексеевна сделала первый шаг к примирению и всячески старалась утешить Александра и поддержать в нем решимость. "Это его тронуло, — вспоминает фрейлина графиня Эдлинг, — и в дни страшного бедствия в их сердца пролился луч взаимного счастия".

Все же всеобщее удручающее впечатление от сдачи Москвы чувствовалось настолько сильно, что Александру приходилось опасаться внезапной вспышки недовольства. Полиция доносила ему, что в народе растет раздражение против правительства и особы государя. При дворе опасения перед бунтом были так велики, что 15 сентября, в день коронации Александра, ему советовали ехать в Казанский собор не верхом, а в карете вместе с императрицами. Александр в первый и последний раз в жизни уступил советам боязливого благоразумия. Действительно, контраст между недавним московским триумфом и этим выездом был разителен. Притихшая толпа проводила царский поезд мрачными взглядами; ни в пути, ни в то время, когда Александр поднимался по ступеням в собор, не раздалось ни одного приветственного крика; в мертвой тишине были слышны лишь шаги царя и придворных по каменным плитам. Казалось, достаточно одного негодующего возгласа — и толпа бросится на государя; однако все обошлось благополучно.

Несмотря на неспокойную обстановку в городе, Александр продолжал прогуливаться один по каменноостровским рощам, а его дворец по-прежнему не охранялся. Однако ему стоило больших усилий сохранять видимое спокойствие и бодрость духа. Гибель Москвы потрясла его — он признавался, что в эти дни ничто не могло рассеять его мрачных мыслей. Это подавленное состояние ускорило духовный переворот, зревший в нем. Однажды он поделился своими переживаниями с князем А. Н. Голицыным. Голицын, некогда легкомысленный и легковесный эпикуреец, вот уже несколько лет как остепенился и наибольшее удовольствие в жизни находил в чтении Библии, которую изучал с ревностью неофита. Выслушав Александра, он робко предложил царю "почерпнуть утешение" из этого источника. Александр ничего не ответил, но несколькими днями позже, придя к жене, спросил, не может ли она дать ему почитать Библию (у себя Александр этой книги еще не держал). Елизавета Алексеевна с радостным удивлением протянула ему изящный томик, лежавший у нее на столе. Александр ушел к себе и сразу принялся за чтение. Пораженный словами и образами великой книги, он стал подчеркивать те места, которые соответствовали его положению и душевному состоянию, и когда он перечитывал их, ему казалось, что какой-то дружеский голос придавал ему силы. Впоследствии Александр признавался прусскому епископу Эйлерту: "Пожар Москвы осветил мою душу и наполнил мое сердце теплотою веры, какой я не ощущал до тех пор. Тогда я познал Бога". Деист превратился в христианина.

Тем временем тарутинский маневр Кутузова начал приносить первые плоды: русская армия отдохнула, пополнила свои ряды, воспрянула духом. По словам Вильсона, выгоду избранной главнокомандующим позиции теперь осознавали все — от генерала до последнего солдата: "Не было уже отчаяния, прекратился ропот осуждения; час мнимого стыда и унижения миновался, возвратилась уверенность. Солдаты вновь ободрились, предвидя борьбу с неприятелем; в самой их поступи, в самом обращении с оружием виделась их готовность сразиться, прорвать вражеские ряды и отбить свои пылающие жилища".