Александр Солженицын. Портрет без ретуши

Провинился друг и повинился  —Ты ему греха не поминай.

Но те, кто не помогал победе, кто, наоборот, так или иначе препятствовал ей, пусть получат, что заслужили. Почему народ, потерявший стольких своих сынов и дочерей, что четыре раза полностью опустела бы Швейцария, более пяти раз – Голландия и почти дважды – Чехословакия, должен прощать врагов, предателей, трусов и даже тех, кто запятнал себя кровью своих сограждан?

То был бы не акт великодушия, а девальвация самой дорогой валюты, которой было уплачено за победу. Такие, как Солженицын, не достойны великодушия.

Это суровое, мудрое и справедливое решение в знак глубокого почтения памяти жертвам советского народа.

И вот впервые в жизни «великий калькулятор» Александр Исаевич Солженицын просчитался. В важном для себя деле – в предположении о том, что через несколько неприятных недель или максимум месяцев он вступит в полосу безопасной мирной жизни. И этого Солженицын никогда не простит советскому правительству. Никогда. В книге «Архипелаг ГУЛаг» в пример советскому правительству он ставит очень обожаемого им «державного государя-батюшку» Николая II. Он пишет, что тот был молодец и после революции 1905 года помиловал всех политзаключенных.

Пока что Солженицын в камере № 67 на Лубянке. Следствие подходит к концу, и ему предъявляется обвинение по статье 58 Уголовного кодекса, п. 10 (антисоветская агитация) и п. 11 (попытка создания антисоветской организации). Всеми силами он пытается выкрутиться. Его поведение удивительно: почти змеиное движение его души – спираль подлейших мыслей и предательских действий.

«Солженицын сидит в кабинете прокурора подполковника Котова, который осуществлял надзор за правильностью расследования. Сейчас он лениво листает „Дело“. Усталость Котова передается Солженицыну. А он просит лишь о том, чтобы его не обвиняли по п. 11.

– Какая группа? Ведь на самом деле всего только двое!

Подполковник Котов объясняет, что один человек – это человек, а двое – это люди! Это значит группа» – так воспроизводит повествование Солженицына Наталия Алексеевна Решетовская. Но подполковник Котов – военный прокурор, а не добряк Бершадский, учитель истории. Его не упросишь, и Солженицын наталкивается на стену. Ведь он, собственно, ничего особенного и не хотел от прокурора Котова. Только чтобы его не обвиняли по п. 11! Только! Вероятно, именно этот пункт не сулил ему спасения. Может быть, он сознательно не строил обвинения именно по этому пункту, лишь бы не предстать перед военным трибуналом и не попасть под расстрел. Но разве он не пытался принести в жертву этой цели Кирилла Семеновича Симоняна, Лидию Ежерец и людей совсем незнакомых? Разве не он состряпал донос (лишь бы только укрыться от мин и снарядов) и на Наталию Решетовскую за ее якобы антисоветскую деятельность? (На одном витке своего жизненного пути, когда в выходной день он ходил по Пушкинскому бульвару, он «сходил с ума от любви», а на другом витке – в 70-е годы – Солженицын обвинит Решетовскую в том, что она агент КГБ, приставленная для слежки за ним.)

Теперь антисоветская группа, которую он с таким трудом создавал, не нужна Солженицыну. Она ему не подходит. Обвинение по п. 11 может значительно повысить меру наказания. И Солженицын предпринимает попытку отмежеваться от своего «детища». Однако это ему не удалось. Он еще раз протягивает руки в надежде на советское милосердие.

Наступает пора покаянных признаний, сожалений. Ему известно, что это снижает наказание, благоприятно влияет на условия жизни в заключении. Солженицын кается. (Как кощунственно звучат в этой связи слова, которые он произнес двадцать девять лет спустя в цюрихской квартире чешского эмигранта доктора Голуба: «Россия должна покаяться!») В результате Виткевич, обвинявшийся только по п. 10 и сказавший суду правду, отправился в исправительно-трудовые лагеря на десять лет. А Солженицын отделался лишь восемью годами. (?) Если бы я был гражданином Советского Союза, я бы потребовал для него более сурового наказания.

А впрочем, в этот момент Александр Исаевич Солженицын и так стоит не только на распутье своей поразительной и запутанной жизни, но и перед судом истории. В самом деле, больше того, как он сам себя наказал, никто его не накажет.

Глава VII. «Шарашка»

В заключении

Воркута. Шестьдесят седьмой градус северной широты. Зимой (а здесь она длится полгода) термометр, как правило, показывает тридцать градусов мороза, а когда – двадцать градусов ниже нуля, говорят, что погода теплая.

Воркута. Шахты. Кирпичный завод. Исправительно-трудовой лагерь – один из островков будущего солженицынского «Архипелага». Однако по стечению обстоятельств волна событий выбрасывает сюда не Александра Исаевича, а неизворотливого Коку Виткевича. («Не смейтесь, – сказал мне в 1975 году в Брянске доцент Николай Виткевич, – своим крепким здоровьем и физической закалкой я обязан тяжелому труду в лагере».)