Александр Вертинский

Я – свидетель тому и слушатель аудиоконцертов Вертинского. В начале 1950-х у нас в доме в коллекции бабушки бережно хранились пластинки Вертинского, и когда к нам приходили друзья, собиралась вся семья, бабушка включала патефон и тихо звучал этот неповторимый голос с хрипотцой:

Утомленное солнце…В бананово-лимонном СингапуГе…Сегодня томная луна…

А потом бабушка читала свои неизданные стихотворения:

Папироской тоненькой молодость сгорела,Никотином едким на душу легла,А под серым пеплом долго искра тлеет.

Маленькая искорка, полная огня…

Прослушивание пластинок Вертинского неотъемлемой частью входило в мое семейное воспитание.

«В бананово-лимонном Сингапуре» – я впервые узнал, что такое бананы и, главное, что есть страна с красивым названием, где люди живут не от праздника к празднику, а в ощущении праздника жизни, того, что жизнь и есть праздник, а если и не является таковым, то должна стать праздником. Ну и так далее…

Анастасия Вертинская, между тем, продолжает, и под этими словами я готов подписаться:

«Его пластинки считались большой редкостью. За одну такую пластинку можно было купить много чего на рынке (рынок назывался «толкучка». – Р. К.) в те голодные времена. В отношении любви и народного признания его жизнь в России была очень счастливая».

Насчет народного признания не станем преувеличивать. Вертинскому поклонялась городская интеллигенция. Здесь он черпал вдохновение и находил отклик и поддержку. Рабоче-крестьянский зритель был вне адреса посланий артиста. Это не хорошо и не плохо. Просто лозунг «искусство принадлежит народу» не следует понимать как всеохватность художественного посыла художника. Каждое произведение искусства имеет точный адресат, иначе получится «партия – наш рулевой!» – для всех вообще и ни для кого конкретно…

И когда советские люди благодарно слушали песенки Вертинского – сначала с виниловых пластинок, а потом и на концертах артиста, – они наслаждались тем, чем наслаждаться было – ну, не то чтобы запрещено, а только строжайше не рекомендовано. Они испытывали радость – полузапретную, и это придавало ей дополнительную остроту. В каком-то высоком смысле Вертинский пел для тех, кто, проживая в стране, пребывал во внутренней эмиграции по отношению к ней.

Дальше Анастасия Вертинская очень деликатно, но достаточно внятно пишет об отношении отца к тому, что он видел вокруг себя:

«…Но он, конечно, видел страшную послевоенную разруху в стране, тяжелую жизнь, горе людей, и это его чрезвычайно травмировало. Кроме того, он прозревал по отношению к Сталину. Вообще, то, что Сталин его не убил – достаточно парадоксальное явление. Хотя и жить ему не давали. Вертинский официально не был признан и ужасно страдал из-за этого. Когда гастролировал, то афишу можно было вывешивать только на том здании, в котором должен был состояться концерт. Несмотря на это, у него всегда были полные залы, билеты расхватывались моментально. Но о Вертинском ни словом не обмолвились: ни в газетах, ни по радио, ни на нарождающемся тогда телевидении. Разве что выходили ругательные статьи о его «упадническо-буржуазном» искусстве».

Тем не менее его не посадили, не сослали, не расстреляли. Почему?

Это вопрос исторический. У Сталина были свои прихоти.

«У Сталина были свои прихоти»?.. Неужели прихоть вождя спасла жизнь Вертинского? Вы ждете от меня отрицательного ответа?.. Тогда встречный вопрос: почему Сталин сберег и всячески привечал вернувшегося эмигранта графа Алексея Николаевича Толстого, жившего в СССР в роскоши и разгуле, к которым привык и от которых не собирался отказываться? Тоже любил его творчество? Не только это. Толстой отблагодарил вождя, создав роман-эпопею «Петр I», где аллегорически воссоздавал образ царя-спасителя России и тем самым фактически прославлял «отца народов». Кстати, Алексей Толстой устроил шикарный прием у себя в апартаментах вернувшемуся из эмиграции Вертинскому…