Александрия. Роман об Александре Македонском по русской рукописи XV века

Плач Роксаны

Сам яко солнце, с солнцем под землю зашел еси.

Горы же и холми, плачитеся со мною днесь... горести всякиа горчайши мне зело днесь (л. 193).

Плач Евдокии

Солнце мое, рано заходиши.

Старые вдовы, потешайте мене, а младыа вдовы, поплачите со мною: вдовыя бо беда горчае всех людей.[280]

Перед нами особого рода этикетность — не этикетность устойчивых формул, а этикетность образов: сравнение умершего с заходящим солнцем, обращение к людям и природе с просьбой разделить горе вдовы, «плакаться» вместе с ней, ибо горе ее «горчае» всех других. Наличие параллелей сербского текста Александрии с созданным на русской почве плачем Евдокии говорит об общности этикетных формул плача в литературе и фольклоре разных народов.

Лиричны интимные обращения Александрии: «Свете очима и душа моя, милый живот, Олимпиада царица...» — обращается Филипп к Олимпиаде (л. 24 об.); «Душе и сердце и милый животе, свете очию моею, вселюбезная моя дщи Роксана!» — говорит дочери Дарий (л. 105). Сходны и обращение Олимпиады к Александру «Вселюбезный мой сыне и милый свете очима моима» (л. 176), и обращение ее к Роксане (л. 180 об.), и, наконец, предсмертные слова Александра к жене. Во всех этих обращениях присутствует оборот «свет очима моима», а в двух из них (лл. 24 об. и 105) встречающийся в тексте Ефросиновского вида оборот «милый животе» (сравни позднейшее «жизнь моя»). Сходные обращения — «утроба моя», «животе мои» и «живот мой драгый» — есть и в плаче Евдокии; редактор добавлял, следовательно, привычные для русского читателя формулы интимного обращения.[281]

Большей разработанностью стиля ораторской прозы, в котором древнеславянские литературы являлись наследниками и продолжателями античных и византийских традиций, объясняется, видимо, резкое отличие стиля обращений, диалогов, посланий от повествовательного стиля романа.

Слова автора, вводящие речь персонажа, обычно традиционны, эмоционально бесцветны. Это в подавляющем большинстве случаев обороты «рече же к нему», «он же к нему рече», «и рече» и т. д. Иные глаголы, вводящие прямую речь («возопити», «глаголати»), встречаются редко.

Редки и немногословны описания жеста или мимики, например: «Въстав же, Александр кубець в руце свои прием и, прослезився, к Филипу рече» (л. 78 об.); «Сию грамоту пред Дарием прочтоша, ко властелем своим озреся,

рече» (л. 95); «И сих увидев, Дарей пренеможе душею и болев сердцем, и много плакався, Роксану за руку ем и жалостно притщца к своему сердцу и рече» (л. 105) и т. д.

Иногда и жест становится «универсальным»; таково, например, покачивание головой, выражающее самые различные чувства — восхищение, иронию, грусть и т. д.: «Нектонав же сию (Олимпиаду, — О. Т.) видев, неизреченней красоте и доброте лица ее подивися и очима на ню позирая и главою покивая» (л. 25 об.); «Александр же грамоту прием и прочет ю, главою покивав,

рече: „Неизочтенно есть гордение твое.(л. 44 об.); «Филип же грамоту прочет, главою покива, прослезися много» (л. 79); «Дарей же, покива главою, рече: „Бог елико хощет, да творит“» (л. 91) и т. д. Одиноко в Александрии аффектированное описание гнева Александра, узнавшего о хитрости царицы Кандакии: «Сие слышав, Александр образ свой изменяти начат, зубы своими скрежташе и очима своима семо и овамо позирая» (л. 162), так же использующее, между прочим, «традиционную формулу» гнева: «скрежетати зубами».

* * *

Преклонение перед мудростью — постоянный мотив многих произведений древнерусской литературы. Оно не ограничивалось лишь декларативным ее прославлением, хотя и такого рода декларации были широко распространены,[282] но и порождало активную деятельность переписчиков и компиляторов, из-под пера которых выходили столь любимые в древней Руси сборники, как «Пчела», «Златоструй», «Маргарит» и др.