Александрия. Тайны затерянного города

Дорога оставляла на Массоне свой отпечаток. Одежда его истрепалась, волосы стояли дыбом, глаза покраснели. Но и этот новый облик был Массону на руку. Перед жителями древнего Калата[149] он предстал непонятным субъектом, полубезумцем в лохмотьях, от которого можно было ждать чего угодно. Такой человек вызывал интерес. Особенно Массон приглянулся Дин-Мохаммед-Хану, знатному афганцу и алхимику-неудачнику. «Дин-Мохаммед, – вспоминал Массон, – обратился ко мне с двумя скромными просьбами: помочь родить сына и научить его делать золото»[150]. Этот алхимик-самоучка не упускал из виду ни одного странника, и «чем непригляднее тот выглядел, тем крепче была его надежда, что тот обладает каким-то важным секретом». Когда в Калате объявился Массон, Дин Мохаммед «велел одному из своих племянников натащить мне плодов лайма, потому что его посетила мысль, что из сока лайма можно добыть что-то ценное. В другой раз он понадеялся на уксус семилетней выдержки»[151]

. Несколько недель Массон наслаждался ролью подмастерья алхимика. В краю выдумщиков он превратился в виртуозного обманщика.

Последний отрезок своего пути в Кабул, снова в компании купцов, Массон проделал без приключений. Когда четверо предприимчивых белуджей[152] попытались стрясти с путников деньги, Массон тепло их поприветствовал и пригласил вместе покурить. Уже через несколько минут белуджи лежали на земле без чувств, «как околдованные»[153]. Доза гашиша в предложенной им трубке свалила бы с ног и тигра.

В то время мало что в мире могло сравниться с Кабулом. Издали видна была каменная стена великой крепости Дост-Мохаммеда[154]

Бала-Хиссар. Ниже раскинулся город: лабиринт старинных домов и базаров, где торговали ароматными дынями и каштанами, инжиром и гранатами, подмороженной шелковицей, которая была спрыснута розовой водой. За Бала-Хиссаром над городом возвышались заснеженные горы.

Дорога в Кабул вилась среди фруктовых садов, осыпавших землю густым слоем лепестков, и аккуратных огородов. В отдалении, в тени чинар, прятался мавзолей Бабура, императора Великих Моголов. Когда разнеслась весть о приходе каравана, друзья и родственники купцов хлынули из города ему навстречу, «празднично одетые, с угощением – редисом и салатом. У меня не было там ни родни, ни друзей, и некому было меня приветствовать. Но и мне как спутнику купцов было позволено угощаться, и я со всей душой присоединился к радости вокруг»[155].

9 июня 1832 года Массон вошел в ворота Кабула после путешествия, затянувшегося почти на пять лет. «Я видел страну и ее жителей, – рассуждал он, – так, как вряд ли увидит все это кто-нибудь из европейцев»[156]. Он в восторге бродил по улицам города, дивясь его богатству. «День моего появления был отмечен вишневым базаром, вишня – первая ягода в году… Вряд ли в мире есть место, способное превзойти Кабул обилием и разнообразием плодов, и вряд ли любой другой город может тягаться с ним красотой»[157]

. На оставшееся у него серебро Массон снял комнатушку в старом Армянском квартале, в тени Бала-Хиссара. Любуясь оттуда городом и вкушая простоквашу со льдом, он впервые за годы скитаний чувствовал себя как дома.

Старая афганская поговорка гласит: «Сначала приходит один англичанин-путешественник; потом приходят двое и рисуют карту; потом приходит армия – и она захватывает страну. Поэтому лучше убить первого же англичанина». Сам того не зная, Массон стал причиной появления этой свирепой поговорки. Он оказался тем самым первым англичанином.

4

Дикий Восток

У Джозефа Вульфа выдался плохой день. Он находился в Афганистане, был гол и бос и никак не мог найти Потерянные Колена Израилевы[158]. «О, если бы меня видели сейчас мои английские друзья, они бы вытаращили глаза, – бормотал Вульф себе под нос, приближаясь к Кабулу. – Я наг, как Адам и Ева, даже без фартука из листьев, чтобы прикрыться»[159].

За несколько недель до появления в Кабуле Массона Вульф спустился с гор, располагая лишь рыжей бородой длиной фут для прикрытия своей наготы. Он представлял собой исключение из правила, что путешествия расширяют кругозор. Годами он странствовал по Египту, Персии и Крыму, занимаясь проповедничеством, и с каждым днем превращался во все более брюзгливого догматика. Встретив однажды вооруженных до зубов афганцев, он обозвал их еретиками и предрек им адский огонь. Ответом стало их задумчивое молчание. «Пожалуй, – обратился к нему один из афганцев, – мы зажарим тебя в брюхе дохлого осла, сожжем живьем и пустим на колбасу»[160]. В конце концов они сорвали с бедняги всю, до последней нитки, одежду и отпустили его на все четыре стороны. Вульф даже одетым представлял собой занятное зрелище. «Его совершенно плоское, изрытое оспой лицо имело мучнистый цвет, волосы – цвет льна, серые глаза навыкате смотрели пристально и вселяли страх»[161]. В голом виде он и вовсе превратился в невиданную диковину.