Александрия. Тайны затерянного города

Вел себя Харлан, конечно, плохо. В Гуджарате ходили слухи, что он «занимается алхимией в своей крепости»[178]. На самом деле занимался Харлан фальшивомонетничеством. Он изображал факира, «отпустил длинные, до плеч, волосы, восседал на леопардовой шкуре… сжимая в одной руке длинный жезл, а пальцами другой перебирая такие длинные четки, что на них впору было бы повесить худшего мошенника всего Пенджаба, он то бормотал себе что-то под нос, то шевелил губами, словно повторял “бисмилла”[179]»[180]. Даже по прошествии стольких лет он не перестал гневаться на Массона

[181]. Сделать обрезание он так и не соизволил.

Тем временем Массон вел в Кабуле сонную размеренную жизнь. Он был сам себе хозяин. Никто не обращал внимание на щуплого оборванца, шатающегося по базарам и торгующегося у прилавков с фруктами. Массон мало чем мог привлечь к себе внимание, разве что двумя-тремя книгами на чужом языке, компасом, картой и астролябией. Он одевался в лохмотья и всем своим видом воплощал плачевность бытия. У него не было «ни слуги, ни лошади, ни мула, чтобы перевозить поклажу»[182]. Тем немногим людям, которые спрашивали, чем он занимается, Массон представлялся «англичанином, священником Массоном, уже двенадцать лет не бывавшим на родине и посвятившим все эти годы скитаниям»[183].

«Лениться слишком я привык и прежде не писал в дневник, – записал Массон спустя пару недель жизни в Кабуле. – Вести дневник теперь хочу я, с одиннадцатого дня июля»[184]

. Но побороть дурные привычки тяжело: первая же его запись в дневнике полна пропусков.

Вскоре Массон узнал, что не он один в последнее время пришел в Кабул этим путем. Не считая пресловутого преподобного Вульфа, два британских путешественника, Александр Бёрнс[185] и доктор Джеймс Джерард, провели в Кабуле несколько недель и ушли за считаные дни до появления там Массона. Они направлялись на север, в Бухару – древний город Шелкового пути, прячущийся среди пустынь Узбекистана. Бёрнс говорил, что он не шпион, но ему никто не верил[186]. Он был одержим Александром Македонским не меньше, чем Массон, и даже просил называть его «вторым Александром»[187].

В конце лета Массон получил заманчивое приглашение. Примерно в 150 км к северо-западу от Кабула находится Бамиан. Ведущие туда горные перевалы так круты и опасны, что эта область была почти полностью независима от столицы. На требования Дост-Мохаммеда платить подати бамианские хазарейцы[188] годами отвечали «по старинной хазарейской традиции – камнем или козой: держа одной рукой козу, другой камень, хазареец говорил, что если афганцы готовы принять козу вместо овцы, то они ее получат, а если нет, то последуют камни»[189].

Дост-Мохаммед хотел с этим покончить. Он поручил одному из самых грозных своих военачальников, «влиятельному и могущественному»[190] Хаджи-Хан-Какуру, потребовать с Бамиана давнюю налоговую задолженность. Заодно это позволяло удалить Хаджи-Хана из Кабула. «Всем своим поведением Хаджи-Хан намеренно вызывал недоверие правителя»[191]

. Последние месяцы он негласно собирал собственную армию[192]. Самые знатные афганцы были у него в должниках. При этом Хаджи-Хан «неоднократно спасал Дост-Мохаммеда от его брата, пытавшегося его ослепить или даже убить»[193].

Если в Афганистане назревал заговор, Хаджи-Хан хотел быть в его эпицентре. Теперь он звал Массона с собой в Бамиан.

Массон годами слышал рассказы о Бамиане. Раньше там оказывались лишь считаные европейцы, которые, возвращаясь из Бамиана, рассказывали невероятные вещи о руинах города на горе, об огромных древних фигурах без лиц, вырубленных в скалах. Никто не знал, кто их вырубил и кого они изображают: богов ли, давно забытых царей?[194] Что еще могло там таиться? Что если Бамиан – один из городов Александра Македонского?

Массон знал, что должен увидеть Бамиан собственными глазами. Дорога туда считалась опасной даже среди афганцев, поэтому приглашение Хаджи-Хана было равносильно дару свыше. Он арендовал за несколько рупий послушную лошадку и 10 сентября 1832 года выехал из города в лагерь Хаджи-Хана. Массон недолго прожил в Кабуле и знал о Хаджи-Хане немного. Он понятия не имел, в какую историю его втягивают[195].