Алевтина

Накануне окончания смены она призналась ему в любви. Он ничего не ответил, вместо этого вложил ей в руку маленькую металлическую пластинку – это был медиатор, с помощью которого он иногда играл на гитаре. Оставив такой сувенир на память, Богдан пообещал писать ей письма.

После смены они разъехались – Лариса Александровна к себе домой, Богдан в Молдову. Поначалу они действительно много переписывались – рассказывали друг другу буквально обо всём, что происходило в их жизни, и планировали обязательно встретиться: то она хотела приехать к нему, то он к ней. Но что-то всё время срывалось и не складывалось. А потом и Советский Союз распался, они оказались жителями разных стран, и всё ещё больше затруднилось.

Письма от Богдана со временем стали приходить всё реже, пока он вовсе не пропал. Лариса Александровна не могла его отпустить и жила воспоминаниями о том счастливом лете. Каждый год она ездила в отпуск именно в тот самый городок на Чёрном море, рядом с которым располагался их пионерский лагерь. Она подходила к забору и заглядывала внутрь, на территорию, где каждое здание и каждая скамейка напоминали о чём-то дорогом сердцу. Она даже специально научилась играть на гитаре, и каждый вечер, бренча по струнам тем самым подаренным медиатором, представляла себя сидящей вместе с Богданом у костра и смотрящей вверх на то, как ярко-красные горячие искры врезаются в величественно чёрное холодное небо.

Много лет Лариса Александровна жила этими образами из прошлого, пока и они не потухли, как костёр. «Потому что всё проходит».

– Но главное, я поняла, что все эти годы счастливой меня делал вовсе не Богдан, а мои собственные воспоминания о нём. Всё то прекрасное, что окрыляло и давало силы жить дальше, на самом деле находилось во мне самой. Алевтина, – она пристально посмотрела мне в глаза, – береги себя.

Последнее слово она произнесла так глубоко, а её взгляд был таким пронзительным, что эта вроде бы избитая фраза прозвучала из её уст невероятно искренне, и мне показалось, что в этот момент я очень точно поняла, что именно в себе мне нужно беречь.

На следующий день после нашей с Ларисой Александровной последней встречи перепуганный Максим Иванович сообщил мне, что она находится в реанимации. Я была в ужасе и не могла понять, что случилось – мне сложно было поверить, что её болезнь могла прогрессировать до такой стадии, тем более настолько стремительно. В реанимацию к ней меня не пустили, а через пару дней она умерла.

Сначала я испытала абсолютное опустошение. Я как будто оглохла – не обращала внимания ни на что вокруг и не чувствовала земли под ногами. Но через несколько дней внезапно почувствовала облегчение. Это было необъяснимо: в один миг меня как будто выпустило из тисков. Поначалу мне даже было стыдно за это перед самой собой – я видела, как все вокруг убиваются и страдают, а сама стояла на похоронах с улыбкой.

Но потом мне стало понятно, почему всё именно так, как и должно быть. Лариса Александровна всегда была для меня тем самым Большим Человеком, к которому можно прибиться, когда больно и страшно, и в тот же миг ощутить, что всё хорошо. И я знала, что она не оставила бы меня незащищённой. Поэтому, уходя, она передала мне часть своей взрослой магии, чтобы я смогла беречь себя уже сама. И я берегла.

На кладбище я приходила редко: Лариса Александровна совсем у меня с ним не ассоциировалась – во всех воспоминаниях я видела её либо весело улыбающейся на прогулке в интернате, либо увлечённо рассказывающей истории на своей уютной кухне.

После того, как мы с Ветром миновали кладбищенский забор, перед нами предстала та часть улицы, в которой располагались административные здания. Почти все они были идентичны друг другу: серые коробки с устрашающе тяжёлыми дверьми и угрюмыми табличками, предназначенными для странных километровых аббревиатур. Лишь одно строение внешне выделялось на общем фоне: это был ярко-персиковый дом с красивыми узорчатыми колоннами.

– О, смотри-ка: ЗАГС! – воскликнул Ветер, показывая на него. – Может, заскочим туда, поженимся?

– Что? – я улыбнулась, не восприняв эти слова всерьёз.

– Пуркуа-па! Там, кажется, как раз закончился обеденный перерыв, а нам всё равно нечего делать. Раз уж все вокруг в это играют, почему бы и нам не сыграть? Прикинемся, что мы с тобой нормальные граждане, а? – спросил он и игриво подмигнул.

Больше всего в Ветре меня привлекала его спонтанность, эта поразительная способность моментально придумать какую-то сумасшедшую затею и сразу же броситься в её воплощение с головой, словно в последний день.

Я засмеялась и молча кивнула Ветру. Уже в следующее мгновение мы, не сговариваясь, одновременно рванули вперёд и, за считанные секунды преодолев расстояние до ЗАГСа, буквально влетели в него.