Альфа и Омега. Книга 2

— Не надо на меня давить, ладно? — буркнул он и, не оборачиваясь, направился к машине, а я осталась стоять на крыльце и смотреть ему вслед. Значит правда? Таблетки действительно подавляли не только его боль, но и ощущения, передаваемые меткой? Или же из-за собственных перепадов настроения альфа уже не понимал, где его эмоции, а где чужие? Сейчас уже стало достаточно очевидным, что после ранения и возвращения из больницы он изменился — и не в лучшую сторону. Стал куда более раздражительным и в то же время более рассеянным. Постоянно пребывал как будто в легком блаженном полусне, а когда кто-то пытался его оттуда вырвать, реагировал достаточно агрессивно. Я допускала, что дело может быть не только в обезболивающих, которые он принимал, но и в том, как все обернулось в целом. Мы с ним не говорили о Сэме и о том, исцелила ли его смерть ноющую рану в груди альфы, что уже больше десяти лет отравляла ему жизнь, но что-то мне подсказывало, что я и так знаю ответ на этот вопрос. Достигнув той цели, к которой он стремился столько времени и на алтарь достижения которой было положено так много, Йон, судя по всему, не ощущал и половины той эйфории и того удовлетворения, на которые рассчитывал. Я пыталась ему помочь, пыталась быть рядом и поддерживать, но в последние дни он чаще и охотнее отталкивал меня, чем наоборот. До сегодняшнего дня я готова была дать ему сколько угодно времени, но теперь у меня самой его совсем не осталось. И что-то мне подсказывало, что этот Йон в отличие от прежнего не найдет в себе душевных сил встать на мою сторону. Просто потому, что вся эта история даст ему самый веский, оправданный и кристально чистый повод злиться на кого-то, кроме самого себя. А я знала, что просто не смогу с этим справиться — не после всего, через что мы прошли.

Когда он уехал, я поднялась на наш чердак. Так странно, какими отчетливыми стали вдруг линии и контуры окружающих меня предметов — словно бы я видела их в первый раз. Привычно наклонившись, я подняла с пола скомканную футболку Йона, которую тот, кажется, не слишком удачно пытался повесить на стул. Прижав ее к лицу, я села на заправленную кровать, закрыла глаза и полной грудью вдохнула его запах. Столько дней и ночей этот запах был для меня запахом дома, защиты, уверенности и безопасности. В самые свои темные моменты, когда мне было больше не за что цепляться и не во что верить, этот запах спасал меня, удерживал на плаву и убеждал, что нужно продолжать бороться — даже ради малейшей возможности снова обнять того, кому он принадлежал. И мне совсем не нравилось то, что сейчас я чувствовала в этом запахе неприятные и резкие, угрожающие нотки. Прежде мне и в голову не приходило, что Йон может быть хоть в каком-то смысле опасен для меня. Но теперь все изменилось, и это меня пугало.

«А что, если однажды по любой из возможных причин он сорвется и причинит боль уже не плохим ребятам, а кому-то, кого ты любишь? Или, может быть, тебе самой? Когда его настоящие враги закончатся, что он будет делать с той ненавистью и яростью, что переполняют его? Или ты думаешь, они просто исчезнут в никуда?»

Это говорил Гаррис. Мертвый окровавленный Гаррис с намотанным на голову полотенцем, чей голос сейчас больше походил на змеиное шипение, холодом струящееся по моей коже.

— Нет! — судорожно выдохнула я, но футболка Йона выскользнула из моих бессильно разжавшихся пальцев и упала на пол.

Как мы оказались здесь, в этом самом моменте нашей истории? Неужели я в самом деле сижу на нашей постели, где прошло столько восхитительных ночей, полных страсти и неги, и думаю о том, что мой альфа способен… причинить мне вред? Что ревность способна настолько затмить его разум, что он перестанет себя контролировать? Мог ли мой добрый, терпеливый, заботливый и понимающий мужчина превратиться в монстра? Или, может, он всегда им был, просто раньше я, как и говорил Гаррис, занималась бессмысленным и упоительным самообманом, уверяя себя, что тот, кто способен голыми руками вырвать живому существу его внутренние органы, не может быть опасен и его не следует бояться?