Алкаш в газете

В принципе, ситуация была достаточно ясна. Похоже, дело подходило к концу. Данные, которые у меня имелись, можно было передавать в милицию, чтобы уже она завершила расследование. Об этом я и поведал пришедшим ко мне вечером Дынину и Седому.

— Кто ведет следствие по делу Бомберга? — спросил я у Дынина.

— Виталий Захимович.

— Вот ему завтра и передадим эту кассету вместе с фотографией. Может быть, там остались отпечатки пальцев Бомберга. Хотя вряд ли, киллер наверняка их стер вместе со своими. Думаю, что фотографии будет достаточно, чтобы возбудить уголовное дело. А там уже пусть менты копают, у них получится лучше, чем у меня…

Похоже, больше всех эта история произвела впечатление на Седого. Он весь вечер сидел угрюмый и хмурый, молча пил свое любимое темное пиво. Газетный мир за последнее время скорее всего еще больше его разочаровал.

Казалось, что он давно привык к странностям и пакостям этого мира, но последние события серьезно потрясли его. Мне даже захотелось поддержать друга морально, найти какие-то ободряющие слова. Но, поразмыслив, я понял, что переубедить не смогу. К тому же я был уже не в состоянии кого-то переубеждать, так как основательно накачался текилой. «Ну, в крайнем случае, сменит еще пару газет», — подумал я. От этого что-либо изменится? Для Седого этот мир все равно оставался естественной средой обитания, который он вряд ли променял бы на какой-либо другой. Я даже поймал себя на мысли, что, несмотря на краткий срок моего пребывания внутри этого мира и все негативные вещи, с которыми я столкнулся, мне самому скорее нравится, чем не нравится этот стиль жизни. Слегка сумасшедший, непредсказуемый и, видимо, потому интересный…

— Ну ладно, давай, — вывел меня из раздумий грубый голос Дынина, — завтра с утра я к тебе захожу и веду к Витальке. А там посмотрим…

Дынин встал и бодрым шагом направился в прихожую. За ним уныло поплелся Седой. Я закрыл за ними дверь, вернулся в комнату и налил себе очередную порцию текилы. Напиток приятным теплом разлился внутри моего организма, и я подумал, что заслужил сегодня спокойный отдых. Улегшись на диван, я уснул мгновенно.

Отдохнуть мне было не суждено, так как я быстро очутился в операторской, в центре большого зала. Внизу передо мной находилась студия, ярко освещенная сапфирами. Где-то подо мной и сзади меня раздавался шум, исходивший от присутствовавших в зале зрителей. Временами звучали аплодисменты и свист. Зрители были явно в предвкушении предстоящего зрелища, которое вот-вот должно было начаться. На площадке шли последние приготовления. Тут и там ходили рабочие в грязных спецовках, заляпанных краской.

Наконец подо мной разразилась буря аплодисментов, и на площадку, освещенный прожекторами, вышел главный редактор «моей» газеты Василий Гармошкин. Подняв руки, он слегка успокоил публику и сел в центре стола. По бокам от этого стола стояли два больших кресла, направленных друг на друга. Гармошкин заговорил:

— Господа сотрудники редакции! Открываем наше интеллектуальное ток-шоу. Тема дня «Гуманитаризм и монетаризм». За команду гуманитаристов играет Сергей Пыжиков! Прошу приветствовать! — громким голосом провозгласил Гармошкин, и зал взорвался аплодисментами.

На сцене появился Пыжиков. Одет он был странно. На нем был грубый овчинный полушубок с заплатами в нескольких местах, в руках он держал большую деревянную колотушку. Он скинул полушубок, повесил его на вешалку и сел на стул.

— За команду монетаристов, — снова завопил ведущий Гармошкин, — играет Борис Кострюков! Аплодисменты, пожалуйста!

Зрители поприветствовали и появившегося Кострюкова. Он был одет в длинный черный плащ и широкополую шляпу, надвинутую на глаза. Сняв плащ, под которым был обычный деловой костюм, он сел напротив Пыжикова.

— Итак, продолжаем наше ток-шоу. Напомню, что предыдущее ток-шоу, на тему «Бизнес и политика» с участием Александра Бомберга и Бориса Кострюкова, закончилось победой Бомберга.

В этот момент рабочий в заляпанной краской спецовке вышел на сцену и повесил на стену сзади Гармошкина большой портрет Бомберга в траурной рамке. Присутствующие на сцене и зал на несколько секунд замолчали. Гармошкин обернулся, посмотрел на портрет и сказал:

— Предлагаю почтить память победителя минутой молчания.

Раздалось всеобщее шарканье и стук кресел — зал поддержал предложение ведущего. Через минуту Гармошкин сказал:

— Прошу садиться… Предлагаю Сергею Ивановичу и Борису Александровичу обменяться вступительными репликами.

Первым взял слово Пыжиков. В своей обычной дремучей и слегка урчащей манере он заговорил:

— Э-э, я считаю, что-о-о гуманитаризм и политологизм должны являться как бы, э-э, молекулярными составляющими того интеллектуального каркаса, коий является основой, образно говоря, э-э, текстовой мякоти, непрерывным технологическим потоком поступающим в живой организм газеты…

Кострюков, заслушав вступительное слово Пыжикова, улыбнулся и развернулся к залу.

— Сергей Иванович в очередной раз продемонстрировал некие синдромальные явления своих экзистенциальных проблем, использовав метод вербального онанизма.