Алмазы перуанца

– Да, мы не в Германии: здесь свои особые нравы и обычаи! – С этими словами он отрезал большой кусок сыра от круга, предназначенного для жертвенных целей, обмакнул его в ту же кадку с сиропом, обернул все это в толстую серую оберточную бумагу и, вручив Бенно, сказал: – Вот это ты отдашь ему как презент, а теперь я расскажу тебе, как его найти! Отправься на Кампо-де-Санта-Анна – каждый ребенок укажет тебе дорогу, – по этой площади всегда проезжает наш почтарь. Ты его без труда узнаешь: это – пьяный старый мулат на хромом муле; поперек седла у него перекинуты две переметные сумы, наполненные письмами. Ты остановишь его, назовешь мое имя и передашь ему сыр!

– Хорошо, будьте спокойны! – сказал Бенно и, вздохнув с облегчением, вышел из грязной, полутемной душной лавчонки, где воздух, пропитанный запахом сыра и всяких других товаров, был до того зловонен, что он едва мог выносить его.

Все больше и больше углублялся он внутрь старого города, в центре которого находилась площадь Санта-Анны. На каждом шагу ему встречались то пышные, то убогие похороны: то несли богато разукрашенный гроб при зажженных факелах, в сопровождении духовенства, то в простом плоском деревянном ящике тащили какого-нибудь бедняка, быть может, раба, прибрав его на скорую руку, без почета и сожаления, как ненужную вещь. Всюду окна были завешаны; везде стояли группы плачущих женщин, громко сетовавших на свои утраты. Тут же медленно и торжественно шествовала процессия монахов в длинных, волочившихся по земле одеждах; впереди несли огромное распятие, облачка фимиама возносились к небесам. На базарной площади процессия остановилась, совершая краткий молебен, и затем полилось прекрасное, стройное церковное пение.

Удивительно трогательно звучало это пение! Весь народ лежал распростертый ниц и молился.

Но вот и Кампо-де-Санта-Анна, большая площадь, окруженная несколькими выдающимися зданиями, но запущенная и заброшенная: ни дороги, ни тропинки не пролегало через нее; местами почва провалилась на несколько футов, и в образовавшихся в этих местах грязных вонючих лужах валялись свиньи и поросята. На всем пространстве площади, куда ни глянь, виднелось старое тряпье, всяческие отбросы, кучки золы, битая посуда и даже издыхающие лошади и падаль, над которой коршуны справляли свое пиршество. По мусорным кучам торжественно расхаживали петухи с курами; тощие бездомные собаки рылись в отбросах; свернувшиеся клубком змеи грелись на солнце; проворные ящерицы шныряли то здесь, то там; а над всем этим кружились и жужжали тучи насекомых.

Тут же паслись, пощипывая выжженную солнцем траву, тощие кони и козы; на протянутых веревках сушилось чье-то рваное ветхое белье. И то была центральная площадь крупнейшего города страны, место, посвященное памяти святой великомученицы Анны! Бенно не мог прийти в себя от удивления.

Вскоре среди куч грязи и отбросов появился всадник. «Почтальон!» – решил Бенно и пошел ему навстречу, уже издали показывая свой сверток. Старый Нуно, как ни был пьян, все же был очень хорошо знаком с этим обычаем, так как тотчас же остановил своего мула и протянул обе руки к свертку.

– Давай сюда! – вымолвил он.

Бенно подошел к нему еще ближе, но сверток держал за спиной.

– «Братья Нидербергер», – произнес он громко и отчетливо, дотрагиваясь до переметных сум.

Из уст пьянчуги полился поток славословия: он величал кого-то и сиятельным, и генералом, и благороднейшим, причем многозначительно пододвинул к Бенно обе сумы и, получив свой сверток, с жадностью набросился на его содержимое, пока Бенно перерывал почтовые сумы.

Явились и другие желающие получить свои письма, и все несли выпивохе почтальону свой посильный дар. Были тут и мальчишки-негры, вероятно чьи-нибудь слуги, и рабыни-негритянки, и молодые люди, находившиеся в учении у купцов, и даже некоторые купцы, которые почему-либо никак не могли заполучить себе помощников.

Бенно отыскал пять писем на имя своего хозяина и медленно пошел домой. День уже начинал клониться к вечеру, и ему снова стали попадаться на каждом шагу похоронные процессии.