Алмазы перуанца

Теперь Бенно чувствовал, несмотря на волнение, сильный голод: до настоящего момента Нидербергер даже не счел нужным осведомиться у своего ученика, не голоден ли он. У Бенно остались еще кое-какие деньжонки, данные ему на дорогу сердобольным Гармсом, и он хотел зайти в первую попавшуюся по дороге лавочку и купить себе чего-нибудь съестного. Но ни одной такой лавки ему не попадалось на глаза; вероятно, здесь и это было как-нибудь иначе устроено, чем в Гамбурге. Но вот и низкая, грязная лавчонка братьев Нидербергер; теперь она была освещена маленькой коптящей лампочкой; у прилавка толкались покупатели, и Бенно пришлось до позднего вечера хлопотать, подавать, завертывать, словом, усердно помогать хозяину, который только теперь вспомнил, что и ученики имеют потребность в пище, и тогда, собрав всякого рода остатки и поскребки с блюда с салом, а также куски сыра, предложил все это нашему юноше-приятелю, добавив к этому какую-то не то густую кашу, не то месиво из муки и воды! «Клейстер», – подумал про себя Бенно.

– А хлеба разве здесь вовсе не едят? – спросил Бенно.

– Хлеба? – повторил, хмуря брови, господин Нидербергер. – Вот это наш хлеб! – И указал на месиво.

– Так здесь ничего не пекут, ни…

– Ни гамбургских лепешек, ни хлебцев, хочешь ты сказать? Да, пекут, но только для богатых людей, а мы едим муку, поджаренную и вареную!

С этими словами Нидербергер вышел.

Бенно остался один; ему дали есть, но тут не было ни стола, ни стула, не говоря уже о скатерти или салфетке, ни тарелки, ни ножа, ни вилки. Он уныло взял кусок безвкусного сыра и горестно принялся жевать его, оставив нетронутым сало и мучное месиво.

Из соседней комнаты доносился до него крикливый раздраженный голос Паолины; хозяин дома бешено ударял кулаком по столу; затем послышался звонкий удар, и в следующий момент одна из негритянок с воем кинулась в кухню. Теперь Бенно стало ясно, почему хозяин не приглашал его в общую семейную комнату.

Донна Паолина кинулась вслед за беглянкой, снова послышалась злобная ругань, гневные слова и плачущий, молящий о пощаде голос рабыни, затем все стихло, и хозяйка дома снова вернулась в смежную с лавкой комнату.

Около одиннадцати часов ночи двери лавки заперли и лампу загасили.

– Ну, теперь пойдем! Я укажу тебе место, где ты можешь спать! – проговорил Нидербергер, обращаясь к Бенно, и, взяв в руки зажженный фонарь, вышел на двор. – Смотри не ввались, здесь яма! – продолжал он, освещая фонарем громадную лужу, где копошились свиньи.

Тощая собака промелькнула при свете фонаря; кто-то жалобно не то выл, не то стонал где-то в дальнем углу двора. Наконец, Нидербергер отворил дверцу небольшого полуразвалившегося сарайчика и сказал:

– Ну, вот здесь ты можешь спать!

– Я не вижу тут постели! Да и окна здесь нет! – почти испуганно спросил Бенно.

– Постели? Окна? – повторил с усмешкой Нидербергер. – Вон там наверху отдушина, а что касается постели, то неужели ты думаешь, что здесь, при такой жаре, люди спят на перинах?!

– Нет, но на тюфяках или матрацах!

– Да… когда ты станешь богатым человеком, тогда никто тебе не помешает спать на тюфяках и матрацах, а пока – вот там на веревке висит воловья шкура, на ней прекрасно можно спать! Ну, прощай! Смотри не оставляй дверцу открытой, а то к тебе заберутся свиньи! – И, притворив за собой дверь, он удалился.

Сердце Бенно болезненно сжалось, когда он остался один. Узкая полоска света от фонаря освещала самую безотрадную картину: груда ящиков, тюков и мешков, разная домашняя рухлядь загромождали глиняный пол сарая. Вокруг него возились, бегали, скреблись и грызлись крысы; когда он дотронулся до предназначенной ему для постели шкуры, из нее полетели клочья шерсти и целое облако пыли. В сарае было нестерпимо душно. Бенно положительно задыхался. Он отворил дверь; на дворе было совершенно темно; черные тучи обложили все небо, и временами сверкали огненные молнии. Надвигалась гроза. Вот раздался оглушительный грохот, и вслед за тем разразился такой ливень, о котором мы, жители Европы, не имеем ни малейшего представления. Целые неудержимые потоки воды лились с неба сплошной стеной, точно целое озеро опрокинулось над городом и в несколько секунд затопило все, не только двор, но и весь сарай; крысы и мыши как ошалелые кинулись спасаться в свои норы. Бедный Бенно в момент промок до нитки; вода лилась на него сквозь крышу с такой силой, будто он стоял под водосточной трубой; его сапоги и карманы куртки переполнились водой. Удар следовал за ударом, молнии сверкали, разрезая небо громадными огненными стрелами; шум ливня и грозы был до того оглушителен, что положительно ошеломлял непривычного человека.