Алпамыш

и

!

Вертитесь напрасно предо мною здесь.

Разве к Алпамышу не домчится весть?

Разве на коня он побоится сесть?

Хуже киямата будет его месть,—

Никому из вас голов тогда не снесть!

Незачем ко мне с бахвальством дерзким лезть!

Ехали б назад, покуда кони есть!

Коль хотите знать — я в силе вам равна.

Только никому из вас я не жена!

Кружитесь вы тут, как вороны, глупцы,—

Прочь на все четыре стороны, глупцы!..

Тогда Кокальдаш-батыр сказал: — Узбекская девушка очень горда! Э, Кокаман, сойди-ка со своего коня, притащи узбечку сюда! — Кокаман с коня слез, привязал его к бельдову юрты, вошел в нее вслед за Барчин. Девушки ее — служанки, перепуганные, сбились все в переднем углу. Смущенная Барчин, тревогу скрывая, смотрела в сторону. Кокаман-батыр схватил ее за косы — и к порогу потащил. Барчин неожиданно повернулась лицом к насильнику — и вытянула обе руки: одной рукой за ворот схватила она Кокамана, другой — за кушак его уцепилась, — и во мгновение — огромного батыра на воздух подняла и навзничь на землю бросила, левым коленом своим сразу на грудь ему став. Лежит Кокаман, девичьим каленом к земле придавленный, а изо рта и из носа у него — прыск-прыск — кровь так и течет! А Кокальдаш тем временем к остальным батырам обращается:

— Что там с Кокаманом, посмотрите! Давно бы ему выйти пера!

Подъехал один из батыров, — с коня не слезая, в юрту заглянул, увидел, в каком положении Кокаман.

— Узбечка задавила Кокамана! — крикнул он в ужасе. Восемьдесят девять батыров сразу с коней пососкакивали. Барчин увидала, что они, рассвирепев, все к юрте бросились. Узнала она самого сильного из них — Кокальдаша: был под ним буланый иноходец, а на голове носил он золотую джигу — знак своего старшинства батырского.

Золотую джигу на нем увидав, узнав, что он самый могучий батыр калмыцкий, такое слово всем батырам сказала Барчин:

— Ярко-бирюзовый мой халат на мне!

Можно ль не болеть душой в чужой стране?

На коне буланом, с золотой джигой,

Скачет мой желанный, бек мой дорогой.

Месяцев на шесть прошу отсрочку дать!

Растерялась я, сгорая от стыда.

Привела меня к вам, калмык

а

м, беда!

Я здесь — чужестранка, вы здесь — господа, —

Месяцев на шесть прошу отсрочку дать:

Стану я с народом дело обсуждать,

На дорогу глядя, суженого ждать, —

Может быть, приедет милый Алпамыш.

Неприезд его смогу судьбой считать, —

Одному из вас женой смогу я стать.

Месяцев на шесть прошу отсрочку дать:

Яблочком сушеным стала с виду я, —

Слово говорю вам не в обиду я:

Сколько вас, батыров? Сто без десяти!

Я — в неволе здесь, вы у себя — в чести, —

В этом положеньи как себя вести?

Кто могуч, тот может слабого спасти.

Ведь не год прошу, а месяцев шести!

Каждому из вас я говорю: «Прости!»…

Думают батыры: «Хороши слова!»

Камень отвалили с их души слова.

Так их завлекла узбечка в свой силок —

Туго затянула хитрый узелок.

Говорят батыры: — Срок не так далек!..

Кто таким глазам противиться бы мог?!

Кокальдаш-батыр подумал:

«Из всех нас она, кажется, одного меня полюбила. Должно быть, сразу угадала мощь мою!»

— Даем шесть месяцев срока! — сказал он.

Не смея возражать, и остальные батыры тоже сказали:

— Шесть месяцев срока даем!

Только теперь Барчин отпустила Кокамана. Он тоже, с земли поднявшись, сказал: — Шесть месяцев срока! — сел на коня и со всеми батырами уехал…

На шесть месяцев пришлось батырам назад повернуть. Едут они — весело дорогой разговор ведут. Некоторые над Кокаманом подшучивают:

— Ну, что, Кокаман? Если мы тебе узбечку эту уступим по нашей воле, — возьмешь ее, что ли? Что ж, своим домом с нею заживешь. Боимся только, что не в свой срок ты умрешь, наслаждаясь ее любовью: случится как-нибудь, придавит она тебе левым коленом грудь, — изо рта да из носу кровь как хлынет, — изойдешь кровью, — смерть вторично тебя не минет!

А Кокаман в ответ:

— Вижу я, батыры-удальцы, — истинные вы глупцы! Кого же из вас я хуже? И я ношу панцырь в девяносто батманов, и я съедаю мяса девяносто жирных баранов, и я девяносто золотых туманов получаю от хана, и у меня сорок девушек в услуге, и я — один из девяноста в батырском полном круге… А у этой красавицы-узбечки — все одни и те же словечки: что ни слово, то про милого снова:

«Есть бесценный дар у меня —

Алпамыш, мой яр у меня,

Доблестный кайсар у меня.

В караване — нар у меня,

Даже и зимой возбужден,

Страстью круглый год опьянен,

Страшен всем соперникам он.

К милой чуть его повлекло, —

Головой разносит седло,—

Будет вам жестокая месть!

Там, на родине нар этот есть,

Алпамыш мой, кайсар этот есть!»

Однако то, что у нее на родине такой могучий нар есть — это правда. Если мы будем все так же к ней приставать, если не остынет нашей страсти пыл, — приедет этот ее конгратский нар, падет на наши головы его свирепая месть. Тогда за тысячу теньга мы купим мышиную норку, как говорит наша поговорка. По мне — пропади этот шестимесячный срок, — не пойдет нам впрок женитьба эта. Откажемся раз навсегда от этой спесивой узбечки, забудем даже ее узбекское имя! Так думаю я, — закончил Кокаман.

Посмеялись батыры, поехали дальше к жилищу своему в пещеры калмыцкие.

Песнь третья